Читать книгу - "Твоя кровь, мои кости - Келли Эндрю"

Месяцы, проведенные в Англии, были долгими и скучными, полными нудных лекций и бесконечных семейных торжеств. Отточенный акцент, вилки для салата и улыбки, пока щеки не заболят. В те дни у него появилась склонность к мелким кражам. Каждый раз, когда родители тащили его в очередной громадный дом в слишком пустынной местности, он старался найти что-нибудь, что напоминало бы ему о Уиллоу-Хит.

Зажигалка для Питера, который был очарован огнем. Тюбик губной помады для Уайатт, которая никогда не обходилась без нее. Было что-то особенное волнующее в том, чтобы сделать что-то такое простое, как например положить в карман авторучку, когда он знал, что это ему запрещено. Брать то, что хотелось, вместо того, чтобы ждать, когда ему это дадут. Он ходил из дома в дом, хорошо воспитанный, с приятной речью и совершенно послушный, рассовывая по карманам свои сувениры и считая дни до июня.

Лето было для того, чтобы мечтать. Чтобы валяться у ручья и носиться по лугам, драться, играть и расти друг с другом. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что скрывать информацию о Питере и Уайатт доставляет ему такое же удовольствие, как и воровать безделушки из домов.

Это было так волнующе — хранить тайну, скрывая их обоих. Он наблюдал, как они постепенно сближаются, и не проронил ни слова своему отцу. Он заснул, свернувшись калачиком под балдахином Уайатт, и ни единой душе не сказал, что Питер тоже был там, обнимал ее в темноте. Он стоял на страже на полуразрушенном чердаке амбара, пока Питер отрывал голубой пуговичный глаз от любимого медведя Уайатт, и чувствовал, как у него в животе что-то екает от восторга.

Дома от него требовали совершенства. Качества оценок. Спортивного мастерства на уровне. Идеального узла на галстуке. Он постепенно разрушал это все, нанося удары отцу, где только мог. Превращая задержания в отстранения от занятий, отстранения от занятий в исключения. Все это время он копил украденные моменты и свои сокровища, как жадный дракон. Он ничего не говорил отцу.

Ему следовало бы догадаться, что Джозеф Кэмпбелл поймет это.

Джеймс с тревогой вспоминал свой последний день. Накануне Уайатт брыкалась и кричала, ее запихнули в семейную машину вместе с кошкой и отвезли в квартиру ее тети в штате Массачусетс. Питер, охваченный обычной для него молчаливой яростью, потребовал немедленного возмездия с помощью зажженной спички. В течение нескольких часов старый амбар был уничтожен, небо покрылось сажей.

Джеймсу потребовался почти час, чтобы отговорить Питера от этого шага. Он заверил его, что они пойдут за ней. Конечно, они пойдут. Они были неразлучны. И более того, они принадлежали ему.

А ему не нравилось, когда кто-то забирал его вещи.

Он только что вернулся в летний коттедж из главного дома, собираясь упаковать свои вещи, когда его случайно встретил отец.

— Вот и ты, — прогудел Джозеф, вталкивая его в кухоньку с низкими потолочными балками, как только он нырнул внутрь. — Я тебя повсюду искал.

— Я был с Питером.

Улыбка его отца была необычно холодной. Оглядываясь назад, он должен был увидеть в ней опасность.

— Посиди со мной немного, — сказал он. — За все лето мы ни разу по-настоящему не поговорили.

Стол был накрыт широким ассортиментом блюд, которые готовила прислуга дома, когда были праздники. Или когда его мать заставала отца с любовницей. Но в тот день праздника не было. Была только невыносимая летняя жара, небо за окном все еще было затянуто дымом. Его мать вернулась домой, в Англию, и сама принимала гостей.

Джеймс, заподозрив что-то, задержался в дверях.

— С чего вдруг?

— Я подумал, мы могли бы поесть, — сказал отец, усаживая его на стул во главе стола. — Я беспокоюсь о тебе. Какой бы отец не переживал? На тебя напали.

— Питер едва ли напал на меня.

Он выплевывал слова, острые, как бритва, даже зная, как это выглядит со стороны. Ему вправили нос, но он все еще был слишком чувствителен к прикосновениям. Левый глаз заплыл и не открывался. И все же он знал, не стоит перечить отцу. Усевшись на стул, он взял вилку и подцепил красную каплю клюквенного соуса, но не стал пробовать ни капли.

Сидя во главе маленького стола в коттедже, его отец расстегнул пуговицу на пиджаке. Не говоря ни слова, он потянулся за блестящим бокалом красного вина и поставил его перед тарелкой Джеймса. Джеймс прекратил атаку на еду из четырех блюд.

— Мне нельзя, — сказал он, потому что был хорошим мальчиком и знал, чего от него ждут.

— Тебе нельзя, — согласился его отец. — Но это не значит, что ты не можешь.

Джеймс молча уставился на отца, на его вилке застрял кусочек йоркширского пудинга. Улыбка отца стала шире.

— Я что-то не так понял? Это кодекс, по которому, как уверяет меня твой школьный директор, вы живете?

Джеймс снова промолчал. Между ними стоял бокал, полный вина, красного и темного, как кровь.

— Думаешь, я тебя не вижу, — сказал отец, откидываясь на спинку стула. — Думаешь, я не знаю, что в твоем багаже полно краденых вещей, или что вы с Питером каждую ночь после наступления темноты пробираетесь в комнату Уайатт Уэстлок. Думаешь, я не знаю всех твоих секретов. Но я вижу тебя, Джеймс. Я вижу все.

Ему хотелось наброситься на него, закричать, уйти в ярости, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы сделать что-либо, кроме как продолжать сидеть, сжимая вилку так, что побелели костяшки пальцев, в яростном молчании.

— Пей, — приказал отец и поднял свой бокал в тосте. — Твоя мать воспитала тебя в лучших манерах, чем эти.

Джеймс сделал, как ему было велено, мечтая оказаться где угодно, только не здесь, под пристальным взглядом отца. Вино обожгло, когда он выпил его. От него в желудке образовалась дыра, а в голове — волдыри. Он уронил вилку и откинулся на спинку стула с влажным, бессловесным бульканьем.

— Что это? — с трудом выдохнул он. — Что там было?

— Цикута, — сказал отец, будто это был гарнир. Он взглянул на часы. — Я бы сказал, что у тебя есть в лучшем случае девяносто минут.

Джеймс, пошатываясь, поднялся на ноги, и скатерть полетела вместе с ним. Он не осознавал, что сжимает ее в кулаках. Несколько тарелок упали на пол, фарфор разбился вдребезги. Его отец даже не вздрогнул. Только скрестил руки на животе и улыбался, наблюдая, как его единственный сын хватается за горло.

— Ты знаешь, как убить Питера? — спросил он.

Джеймс ничего не ответил, вслепую ища противоядие, и мир