Читать книгу - "Тебе, с любовью... - Бриджит Кеммерер"

Наверное, она поняла. И приехала сказать все, что думает обо мне. Но нет. Джульетта поскальзывается на мокрой траве и падает у могилы матери. Она довольно далеко от меня, но я вижу на ее лице боль и муку.

Она кричит. Молотит кулаками по надгробию. Я поворачиваю ключ, вырубая косилку. И бегу к ней.

К тому времени, как я добегаю до нее, она уже в кровь разбила пальцы. Ее лицо залито слезами, голос охрип. Ее слова прерываются рыданиями, и я не могу понять, о чем она говорит, но она едва ли сознает, кто стоит рядом.

Она снова ударяет кулаком по надгробию. Я хватаю ее, разворачиваю и притягиваю к себе.

– Джульетта! Джульетта, остановись!

Я готов к тому, что она будет вырываться, желая выместить свою злость на могиле матери. Но она приникает ко мне, рыдая и утыкаясь лицом в мою грудь, вцепившись в мою рубашку, точно в спасательный круг.

– Все хорошо, – говорю я, хотя очевидно, что это не так. Крепко обнимаю, шепча слова утешения в ее волосы. Зубами стаскиваю с рук рабочие перчатки и успокаивающе глажу ее по спине. – Все хорошо.

Образовавшийся из-за дождя туман создает иллюзию уединения. Воздух пропитан запахом скошенной травы, и к нему примешивается аромат Джульетты: она пахнет ванилью и корицей.

Когда рыдания Джульетты стихают, я наклоняю голову и шепчу, почти касаясь губами ее виска:

– Хочешь сесть?

Шмыгнув носом, та энергично мотает головой:

– Не рядом с ней.

– Ладно. Тогда сюда. – Я отвожу ее на несколько шагов в сторону, к старой могиле, которую за все время, пока я тут работаю, никто не навещал.

Сев, мы прислоняемся к камню.

Она все еще стискивает в пальцах мою рубашку. И когда мы садимся, льнет ко мне, согревая своим теплом. Легкий дождик холодит лицо и смешивается со слезами Джульетты.

– Поговорим об этом? – спрашиваю я.

– Нет. – Она вытирает лицо.

– Понял.

Я смотрю на нее сверху вниз. Собравшиеся в ее волосах капли дождя посверкивают на свету. По щекам течет тушь. Тяжесть ее прижавшегося ко мне тела – самое прекрасное и самое мучительное ощущение, которое я испытывал в своей жизни. Я провожу пальцем по дорожке туши на ее щеке.

Джульетта со вздохом закрывает глаза.

– Лучше бы я этого не делала. – Ее голос срывается, и она снова начинает плакать.

– Тсс, – тихонько прикасаюсь я губами к ее виску. Вечность бы ее так обнимал. – Чего бы ты лучше не делала?

Джульетта слегка выпрямляется и откидывает с лица влажные волосы. У нее дрожат руки. Она вся дрожит.

– Моя мама была фотографом. Я проявила снимки, которые она сделала перед смертью. Лучше бы я этого не делала.

Точно. Она говорила мне об этом.

Первый порыв – продолжать вести себя как раньше: делать вид, будто я понятия не имею о том горе, которым Джульетта делилась со мной в своих письмах. Но я не могу поступить так. Не тогда, когда моя рубашка пропитана ее слезами.

Я убираю прядь волос с ее глаз.

– Что ты там обнаружила?

Ее лицо горестно морщится, и она утыкается им в мое плечо. Сейчас она снова заплачет.

Вздохнув, Джульетта слабым голосом говорит мне в рубашку:

– Она изменяла.

– Что?

– Она изменяла. Моему папе. Она прилетела на три дня раньше, чем мы ее ждали.

Ни фига себе!

– И на ее фотографиях…

– Я не знала, что найду, понимаешь? Думала, может, она делала снимки по работе или фотографировала чем-то заинтересовавших ее людей. Она поступала так иногда. Не для публикации снимков этих людей в «Нью-Йорк таймс». Просто мама считала, что они этого заслуживают.

– Но нашла ты совсем другое?

– Угу, – полуфыркает-полувсхлипывает она. – На фотографиях она в постели со своим редактором.

– В постели? – Мои брови взлетают чуть не до кромки волос. – Как…

– В постели. Обнаженные. Так что тут все ясно.

– Обнаженные?

– Обнаженные.

– Вау.

– Ненавижу ее.

Слова острыми кинжалами срываются с ее губ. Ее тело напрягается. Тоску и боль сменяет все возрастающая ярость.

– Ты проявила фотографии в школе?

Джульетта натянуто кивает.

– Рядом с учителем?

– Нет. Он пошел выпить кофе, чтобы я могла сделать это сама.

– Вот бы он перетрусил, увидев такое.

Она удивленно смеется. Приятный звук. Я на что угодно готов, лишь бы рассмешить ее снова. Особенно сейчас.

– Да уж, – соглашается Джульетта.

Она выпрямляется и серьезно смотрит мне в глаза. Мы сидим, окутанные туманом, вдыхая запахи дождя и скошенной травы. Мне хочется опять притянуть ее к себе. Но нельзя. Я не знаю, догадывается ли она о том, что я – Мрак, и сомнения убивают меня.

Скажи ей. Скажи ей. Скажи.

Прежде чем я успеваю это сделать, Джульетта отстраняется и прислоняется спиной к надгробному камню. Нас разделяют сантиметры, но они кажутся мне километром.

– Боже! Не знаю, что скажу папе.

– А тебе обязательно ему все рассказывать?

– Не знаю. – Она поворачивается ко мне. Ее губы всего в нескольких дюймах от меня. – С одной стороны, несправедливо обрушивать на него такое, а с другой… несправедливо позволять ему горевать по женщине, которая этого не заслуживает.

– Жизнь вообще несправедлива, Джульетта, – качаю я головой, думая об Алане. – Несправедлива.

– Знаю, – тихо отзывается она. В ее глазах печальное смирение.

– Я знаю, что ты это знаешь.

– Будь ты на моем месте, рассказал бы об этом отцу?

Она так близко сидит и так открыта со мной – наше общение похоже на переписку между Девушкой с кладбища и Мраком. Закрыть бы глаза, забыть о реальной жизни и говорить с ней вечно.

– Да, – отвечаю я.

Фыркнув, Джульетта отводит взгляд.

– Конечно бы рассказал. Ты никому ничего не боишься рассказывать.

Я застываю, не понимая, оскорбление это или комплимент, действительно ли она так считает или поддела меня.

Рэв обозвал меня мучеником из-за того, что я не позвонил его семье, когда сидел в прошлом мае в полицейском участке. Я был тогда в ужасе – полицейские сказали, что до следующего дня меня никто не заберет. Но когда тебя долгое время игнорируют и отвергают, ты в конце концов сдаешься и бросаешь попытки привлечь к себе внимание.

Хотя… может, именно такие мысли делают из меня мученика?