Читать книгу - "Полька и Аполлинария - Галина Гордиенко"

Теперь обязанности Рыжей упали на ее голову. Бабушка как с ума сошла, заставляла Лену трижды в день приходить к себе. И мучила самыми дурацкими разговорами.

Она даже заставляла Лену читать танка! Ужасную древность, Лена глазам не поверила, увидев – они написаны почти тысячу лет назад.

Бабушкин любимый Сайгё особенно ненавистен, никогда Лене не понять корявых японских стихов: ни рифмы в них, ни смысла. Пять рваных строчек, и это стихи?!

Ну что это такое, скажем:

Непрочен наш мир.

И я из той же породы

Вишневых цветов.

Все на ветру облетают.

Скрыться… Бежать… Но куда?

Или Исикава Такубоку, имя и не выговоришь, язык легче сломать. Он поближе к нам, все-таки девятнадцатый век – не двенадцатый. Лену не так раздражали его стихи, они казались проще.

Там, где упала слеза,

Влажное

Зерно из песчинок.

Какой тяжелой ты стала,

Слеза!

И ладно бы бабушка просто слушала. Но она еще и приставала с вопросами! Лена на большую часть ответить не могла, как ни ломала голову. В результате чувствовала себя тупой и несчастной. А бабушка сердилась.

Главное, деваться некуда. Бабушка тяжело больна, хоть и бодрится. Но Лена же не слепая!

«Скорая» приезжала почти через день – раз. Жаль, бабушка сама врачу деньги платила. Импозантный Василий Ильич держался как партизан, ни словечка не выдавишь. Одно твердил: «Все вопросы к Софье Павловне!»

Ну, правильно. Кто платит, тот и заказывает музыку.

Нотариус несколько дней подряд приходил – два. Древний, как сама бабушка. Лысый, нос крючком, глазки выцвели от старости. Зато взгляд змеиный, не подступись к такому, укусит. Или хуже – бабушке наябедничает, он из ее «старинных» друзей.

Лена несколько раз к нему подкатывалась. С улыбочкой, юбку надевала – едва ягодицы прикрывает, трусики под ней – одно название, грудь из лифчика – специальный, с косточками – наружу рвется…

И что?

Эта рыба стылая на нее и не посмотрела толком! Дед лишь улыбнулся ядовито и отправил Лену к бабушке. Мол, она-то уж точно знает, что и кому оставляет.

Гад мерзкий, зловредный, и все тут!

Лена видела, мама тоже к старику пыталась подластиться. Приглашала в гостиную, коньячком подпаивала, только и она пролетела. Гость коньяк хлестал как воду, но язык так и не развязал. Бедная мама осталась ни с чем.

С постели бабушка практически не вставала – три. Кресло ее любимое пустовало, никому не нужное. Мария Ивановна откатила его в дальний угол, чтоб уборке не мешало.

Даже изголовье кровати бабушка перестала поднимать – четыре. Лежала в своих подушках, один нос торчал. А уж стра-ашная – это, выходит, пять.

Кожа желтая, тонкая, сухая, все кости обтянуты словно пленкой. Глаза запали глубоко-глубоко, зато сверкали как угли. Лена таких глаз ни у кого больше не видела, только у бабушки.

И волосы почему-то у Софьи Павловны выпадать начали. Лена зубы сжимала, когда видела на подушке жалкие седые пряди, тусклые, мертвые.

Лена злилась, но жалела бабушку.

А вот бабушка ее – нет!

Сегодня Лена опять сидела у кровати старухи и занудно – еще бы, из-под палки! – выпевала:

–Туман на поле,

Где молодые травы сбирают,

До чего он печален!

Словно прячется юность моя

Там, вдали, за его завесой.

Она искоса посмотрела на бабушку. Софья Павловна лежала с закрытыми глазами, то ли слушала ее, то ли дремала. Лена осторожно положила книгу на стол и притихла как мышь: вдруг заснула, не дай бог разбудить!

«Несправедливо, – угрюмо размышляла она, украдкой изучая хищный профиль старухи, – Лешка только утром и вечером сюда заглядывает, а я сижу часами. Он – «Привет, ба!» и к щечке приложится, а я как проклятая книжки ей читаю, танка непонятные, голова от них гудит…»

Бабушка, видимо, задремала. Она не требовала продолжить чтение, не задавала вопросов и не учила жизни. Лена на цыпочках вышла из комнаты. Она не знала, что Софья Павловна умерла.

* * *

На кладбище Лена не поехала. Лежала в постели с безобразно распухшими глазами и взахлеб ревела: почему-то было не по себе. Бабушка с раннего детства казалась Лене незыблемой как скала, и вот ее нет.

К тому же Лена чувствовала себя виноватой. Она ведь и не заметила, когда бабушка умерла. Может, когда ушла, бабушка как раз проснулась и захотела с ней поговорить. Сказать что-то важное, попрощаться.

А она сбежала!

Лена судорожно всхлипнула: бабушка много чего касалась в последние дни, жаль, она не особо слушала, все раздражало.

И потом – бабушка вечно говорила иносказаниями. И никогда не объясняла сказанное. Понимай ее, как хочешь. Все твердила – думай, думай, на что тебе голова дана? Лену так и подмывало ответить: «А я ею ем!»

Не рискнула. Побоялась, что бабушка слышала этот анекдот и высмеет ее. Софья Павловна не любила «глупые» шутки.

Лена попыталась вспомнить бабушкины последние слова и заплакала еще горше: она и сейчас их не понимала. Ох, бабушка… Вечно бросит что-нибудь и смотрит на Лену испытующе: мол, запомнила?

Будто ТАКОЕ можно запомнить!

Лена вытерла ночной сорочкой влажное лицо и печально пробормотала:

–Что она позавчера сказала-то? А-а: «подлость, детка, чистит дорожку лучше трактора, но она же и сушит», это она про что?! Еще сказала, что оплатила мои долги на сегодня, а это про что-о-о?

Лена горестно завыла. Почему-то показалось: она не поняла что-то важное, без чего ее жизнь не сложится. Бабушка сегодня не казалась ей больной, слабой и надоедливой старухой, вдруг подумалось: мама с папой и она сама лишь жалкие ее тени. Нет в них бабушкиной страсти, нет ее жадности к жизни, нет ее смелости и независимости.

«Она ни разу не пожаловалась, – Лена угрюмо высморкалась. – Всегда говорила: что-то не сложилось, вляпалась в дерьмо, не ищи виноватых – это тупик. Перетряси себя, перебери по молекуле, улыбнись, даже если рыдать хочется, и живи дальше. Вот она болела, а мы только вчера узнали – у нее рак. И боли страшные, бабушка почти не глушила их наркотиками, не хотела. Умирала, а нам улыбалась. И язвила. И дразнила. А я… почти ее ненавидела! Потому что дура».

Лена с трудом сползла с кровати и подошла к зеркалу. Брезгливо посмотрела на покрасневшее, распухшее лицо и с сожалением прошептала:

–Я мало на тебя похожа, да, бабушка? Ты б сейчас не плакала, я знаю. Сказала б на моем месте: «Здорово, что ты уже не мучишься». Крикнула б: «Э-эй, ты где там? Я рада за тебя, слышишь?» – Лена шмыгнула носом. – И вспоминала б потом только то, что хочется вспомнить. Исключительно хорошее. Или нужное.