Читать книгу - "День Нордейла - Вероника Мелан"

Вот его старенький арифмометр – на нем он постигал азы математических формул. Вот экран, откуда он по утрам считывал задания. Старая односпальная кровать, несколько запрятанных в тумбу игрушек – простых, механических.

И ринготрон.

Нажимая его кнопки, Дрейк слушал щелкающий звук и вспоминал себя маленького, сидящего у бокса часами. Отсюда, из крохотных динамиков когда-то лился голос отца и матери.

Теперь ринготрон молчал – угас вместе с мощью этого мира.

Щелчок, щелчок, щелчок – раньше Дрейк знал наизусть, какая фраза зазвучит следующей, теперь лишь смотрел в никуда, в пустоту, и ни за что не признался бы, как много бы отдал, лишь бы услышать родительский голос вновь.

Щелчок, щелчок, щелчок. Тишина.

Он попробовал подпитать устройство своей энергией – тишина. Щелчок. Тишина. Странный шорох – наверное, не сработает…

– Сын, – вдруг послышалось из динамиков, и человек в комнате вздрогнул. – Сын, если ты слушаешь эту запись, значит, ты вырос и вернулся. Как и предсказывала твоя мать.

Дрейк не заметил, в какой момент его веки защипало – в этот миг он не слышал ничего другого – лишь голос своего отца.

Другая запись. Скрытая. Дождавшаяся его.

– Мы никогда не говорили тебе… Твоя мама – она видела будущее – будущее Сатаахе, и это отбирало у нее много сил. Если ты слушаешь эту запись, значит, все шло так, как она предсказывала. И ты вернулся в момент всеобщего отчаяния…

Отец говорил с ним. Словно говорил не когда-то давно, но сейчас. Смущался, делал паузы, прерывался – старался донести то важное, о чем Дрейк никогда не знал.

«Мама… знала?»

– Мы совершили переход раньше времени, оставив тебя одного, чтобы отдать тебе все наши силы. Ты знаешь. Не потому что мы тебя не любили и желали тебе одинокого детства. Сын, труднее этого решения в нашей жизни никогда и ничего не было.

Теперь Дрейк сидел на корточках, закрыв лицо руками, – вдруг сделался тем пацаном, который мечтал услышать, что он не брошен, что он любим. Пусть через годы.

– …мама знала, что Саатхе будет переживать тяжелые времена, что луч накренится. Ее не слушали и ее дар не признавали – признавали только расчеты машин, ты все это теперь знаешь сам. Но она все видела. Это она убедила меня согласиться на столь трудный для нас шаг. Сын, ты теперь взрослый, – тишина, – и хотел бы я тебя обнять…

Хорошо, что Джон, что все его люди далеко, хорошо, что никто не видит его – Дрейка – расклеившегося, как никогда хрупкого в этот момент.

Где хранилась запись все это время? Как ее пропустила служба контроля? Наверняка вмешался сам Кристалл.

– Теперь ты все знаешь о непростых решениях, да? Когда спорят ум и сердце. Я тоже о них узнал, когда она сказала, что мы должны… должны… Ты не верь, что можно жить одной логикой. Нельзя. В прежних записях мы учили тебя принимать решения, но в них я так и не добавил основного: маленькая и самая сложная Вселенная, с которой тебе когда-нибудь предстоит справиться, – это твоя собственная семья. И она бесценна. Из нашей огромной любви к тебе и нашему миру, мы отдали тебе все свои силы. Знали, их хватит на то, чтобы ты обрел себя, отыскал свет, ведущий тебя. И ты пришел…

Отец вернулся через время и словно сидел рядом с Дрейком рядом. Все такой же молодой, как на голограммах, – ровесник собственного сына.

– Мама не видела, кто именно подведет Сатаахе к близкой гибели, но кем бы он ни являлся – твой текущий враг, – пощади его. Зло творят не от великого ума, а от отсутствия добра в себе. От безумия, в которое вгоняет стыд собственной никчемности и ничтожности. Всегда слушай Кристалл сердцем, и ты не сотворишь опрометчивых решений. Послушай… Я уже не услышу ответ, но все же спрошу: ты уже нашел ее? Я буду представлять, что ты мне ответил, – качнул головой, например.

И Дрейк качнул. Тер влажные веки пальцами и мечтал о том, чтобы отец услышал его настоящий ответ.

– Я нашел, пап. Я ее нашел.

– Молодец, – его будто услышали. – Ты все вернешь на место, все сделаешь правильно, я знаю. Иногда сложные решения принимаются не зря, поверь мне. Ты вырос… И не жалей ни о чем. Когда-нибудь мы встретимся снова. Обязательно. Помни, что мы с мамой очень любим тебя.

– Очень любим, сын, – тихий мамин голос.

Дрейк знал, что каким-то непостижимым образом он скопирует эту запись и обязательно унесет с собой. Если не на электронном носителе, то в собственном сердце.

Щелчок. Щелчок. Тишина.

Первую мысленную команду он дал Кристаллу несколько минут спустя: «начать прямую трансляцию экстренного сообщения во все без исключения ячейки». И тут же получил обратный запрос: «причина»?

«Восстановление угла луча, – пояснил мысленно. – Принятие действий для избежания формирования дальнейшего кризиса».

И тут же почувствовал противодействие Карны, которая запретила запуск вещания.

В который раз вмешался Кристалл – временно заморозил все процессы, думал, взвешивал.

«Дрейк Дамиен-Ферно, решение в Вашу пользу, – именно так переводился высветившийся несколькими секундами позже прямо в воздухе текст. – Выдано разрешение на массовую трансляцию. Уровень ограничений: нет».

И где-то там далеко – ему было не слышно – сотряс перегородки отсека визг разъяренной лысой женщины.

* * *

(Marcin Przybylowicz – Sword of Destiny)

Прежде чем отдать свой первый жесткий, как наковальня, приказ, Ани долго смотрела на отобранный у охранника планшет – охранника, которого потом отключила.

– Пошли!

Гуськом, как стая перепуганных цыплят, мы оббежали один гараж, второй, третий, пересекли освещенную ярким, словно на футбольном поле, прожектором дорожку и укрылись с обратной стороны дальних будок. Почти одновременно повалились на траву от неожиданного и трудного после долгого сидения бега.

– Ждите.

– Ждать? – жалобно спросила Элли. – Здесь?

– За остальными я сама. Не высовываться. Не шуметь!

И Ани, не дожидаясь комментариев, исчезла, сжимая в руке чужой пистолет.

Здесь, на «Раздаче», царила вечная ночь – чтобы заключенным тяжелее сбежать. У охранников сканеры, тепловизоры, охранники экипированы для вечной темноты.

Мы сидели в траве; позади чья-то тюрьма. За нашими спинами ряды из блоков-клеток, а в них люди, ожидающие финального вердикта. Чьего?

И мне впервые стало страшно. Уже не игра, не фильм, не чья-то зловещая сказка – наша собственная жизнь. Здесь творилось насилие, здесь могли выстрелить в спину, покалечить – и никто не придет.

Там, куда не проникал свет от прожектора, раскинулось до самого горизонта поле, а над ним звезды. Поле, начиненное минными установками: «Туда ни ногой», – приказали нам.