Читать книгу - "Родной. Чужой. Любимый - Лили Орландо"

Я попыталась открыть глаза и застонала. Голова наполнилась чугунной пульсирующей болью. Что произошло? И где я? Эти два вопроса требовали немедленного ответа, но тело было неповоротливым и каким-то чужим. К тому же любое движение, даже самое незначительное отдавалось болью. В некоторых местах она была тупой, ноющей, в других – острой и чувствительной, как свежая рана.

Но самым страшным было не это.

Ощущение чёрной пустоты внутри меня…

Я автоматически прикрыла живот левой рукой, охнула от боли, пронзившей тело из-за резкого движения, которое ещё совсем недавно воспринималось мной как нечто естественное и обычное.

Мой ребёнок…

Я ещё не успела привыкнуть к мысли, что стану матерью, но это ощущение во мне, оно что-то меняло, воспринимаясь, как пушистый тёплый комочек. А сейчас там не было ни тепла, ни мягкости, только антрацитово-чёрное ничто.

Я не знала, где нахожусь. Не знала, какой сегодня день и час. Я даже глаз ещё не открывала. Но отчётливо ощутила, что во мне больше нет этого тёплого комочка.

Слёзы потекли из-под опущенных век. Прокладывали мокрые дорожки по щекам, затекали в уши. Я сосредоточилась на этих ощущениях, не позволяя думать о другом, о том, чего больше не будет. Во мне и так достаточно боли.

Об этом я подумаю завтра. Или позже, когда найду в себе силы.

– Алин, Алина, ты чего? – Тёмкин голос мне наверняка снился.

Он ведь далеко. Он сейчас должен быть в Москве, строить карьеру, просыпаться рядом с Флоранс… Я вспомнила, что слышала этот же голос ещё там… где всё случилось…

– Доктор! – голос перемещался, звуча то ближе, то дальше от меня.

Но всё это не было важным. Я почувствовала укол, совсем неболезненный, по сравнению с наполняющей меня ИСТИННОЙ болью. А потом уплыла куда-то, где не было ни звуков, ни чувств, ни понимания…

Когда я проснулась в следующий раз, глаза распахнулись уже сами собой. Это действие даже почти не вызвало боли.

Я лежала в той же самой палате, что и несколько дней назад, ну или очень похожей. В вазе на тумбочке стоял букет цветов. Чайные розы. Такие выращивает дедушка. Я глубоко вдохнула, чтобы ощутить их аромат. И грудь тут же прострелило острой болью.

Так, с этим понятно. Стоит быть поаккуратнее.

Я осторожно, на пару миллиметров, двигала по очереди руками и ногами, проверяя, чем могу пользоваться, а что нужно особенно беречь.

Правую руку, уложенную в лангету, простреливало от запястья до плеча, было больно дышать, и раскалывалась голова, всё остальное – более-менее терпимо.

Самым страшным было ощущение внутренней пустоты, но об этом я старалась не думать.

Когда в палату вошёл доктор, тоже уже знакомый, я сразу поняла, что он собирается сказать. И оказалась права на все сто.

– Мне очень жаль, – сообщил врач, – ребёнка спасти не удалось.

По глазам я видела, что ему и правда жаль. Ещё молодой, не покрывшийся коростой защиты от страданий пациентов, он умел сопереживать. Но от этого становилось ещё тоскливее, я сморгнула слёзы и повернула голову к окну, вполуха слушая о своих повреждениях.

Сотрясение мозга, перелом правой руки, двух рёбер и множественные ушибы – ничего нового. Это я уже и так поняла.

Встреча с родителями прошла тяжелее.

Как только Саша присела на край больничной кровати и взяла меня за руку, потекли слёзы. Я не могла вымолвить и слова. Да и они тоже. Так и сидели молча. Папа с одной стороны, Саша с другой, а в центре – плачущая я.

А потом зашёл Тёма, оказывается, он находился рядом всё это время. Значит, мне не приснился его голос. Он тоже плакал, наверное, ему уже сказали о выкидыше. В его взгляде было столько жалости ко мне и любви, и обещания быть рядом, что у меня запершило в горле.

И я была благодарна медсестре, сделавшей мне укол, после которого потянуло в сон. Видеть плачущего Тёму оказалось непростым испытанием.

Но, когда я снова проснулась, Тёмка был первым, на кого наткнулся взгляд. Он дремал в стоявшем у окна кресле, и последние солнечные лучи падали на его умиротворённое лицо. Хотелось подойти, обнять, прижаться, вдыхая родной запах, провести по волосам. И я даже обрадовалась, что не могу подняться с постели и наделать глупостей.

У Тёмки своя жизнь в Москве, ему светит блестящая карьера, и я ни за что не стану помехой, стоящей у него на пути. В данный момент я казалась себе древней развалиной, для которой всё уже закончилось. И нельзя мешать тем, у кого впереди – будущее.

– Как ты себя чувствуешь? – Тёма открыл глаза, и я не успела отвести взгляд в сторону. Он заметил, как я его разглядывала.

– Нормально, – после долгих часов молчания голос сипел. Я откашлялась и тут же пожалела об этом – грудь обожгло болью. На мгновение скривилась, но продолжила говорить, он должен понять, что ему тут не место: – Что ты здесь делаешь? Разве ты не должен быть в Москве? Осваиваться на новой работе?

– К чёрту работу, – Тёма взял мою левую руку, легонько сжал и поцеловал пальцы, – я буду рядом. Столько, сколько понадобится, чтобы…

– Нет, – прохрипела, перебивая его, – ты должен уехать.

– Но…

– Я хочу, чтобы ты уехал, – не знаю, как я сейчас выглядела, и было ли выражение моего лица достаточно серьёзным, но в голос постаралась вложить всё убеждение, на которое была способна: – У нас ничего не вышло и не выйдет. Я буду тянуть тебя ко дну. И через пару лет ты меня возненавидишь. Возвращайся и живи своей жизнью, а я буду жить своей.

Я закрыла глаза. Не могла видеть боль, мелькнувшую в его взгляде. Прости, Тёмка, но так будет лучше. В первую очередь для тебя самого. С сосущей пустотой внутри я вряд ли когда-нибудь смогу быть счастливой. Не хочу лишать этого и тебя.

Когда снова открыла глаза, в палате никого не было.

Я снова осталась одна…

* * *

– Что ты решил? – мама смотрела пытливо и вместе с тем сочувствующе.

– Не знаю, мам, – Артём сделал глоток холодного домашнего лимонада, который, как и у ба, в этом доме летом не переставали готовить, несмотря на то, что дети давно выросли. – Алина хочет, чтобы я уехал. Говорит, что у нас ничего не выйдет. Но как я могу бросить её в таком состоянии?