Читать книгу - "Клетка - Ариша Дашковская"

Лис. Он уселся на край стола, закинув ногу за ногу, и весело подмигнул мне.

-Я еще не определился, — улыбнулся ему в ответ.

— С чем? — Нина удивленно подняла бровь.

— Это не тебе. Так, мысли вслух, — отмахнулся от нее.

— Шесть лет прошло. Может, достаточно скорби? Ему бы не понравилось.

— Не поверишь, ему уже шесть лет как всё равно.

— Подумай тогда хотя бы об имидже клиники. Ты так распугаешь всех клиентов.

-Нет, — я взглянул на настенные часы. — Девятый час. Все давно разошлись. Здесь только ты и я. И я был бы рад. если бы часть из клиентов распугалась.

— Кстати о птичках. Почему ты отказываешь Вербицкой? Она слезно жаловалась на тебя.

— Пусть идет к Бирюкову. Абдоминопластика по его части. Тем более в ней она не нуждается. Нин, она меня замучила. Полностью перекроила лицо. Ладно. Я даже согласился сделать ей грудь. Но ведь она упорно продолжает выискивать у себя недостатки, лишь бы оказаться под моим скальпелем.

— Ты радоваться должен, что клиенты рвутся к тебе.

— А я не рад. представляешь? Почему они так не атакуют Бирюкова?

— Просто ты симпатичней Бирюкова, — вклинился Лис,- И у тебя таинственная печать печали на лице. И каждая вторая мечтает ее стереть и сделать тебя счастливым.

— Я шизофреник, Нина.

— Не говори ерунды. У тебя больше десяти лет стойкая ремиссия.

Знала бы она про Лиса. Как он ржет над клиентками во время консультаций и операций, дает особо ценные советы. И мне, слава Богу, хватало ума им не последовать.

— Понятия не имею, как до сих пор я не дал повода для сюжета криминальной хроники. Ты бы тоже села. Точнее, только ты бы и села, а я бы отправился в дурку на принудительное лечение.

— У тебя золотые руки, но тебе нельзя пить. Начинаешь нести бред.

— Что у трезвого на уме... Как там говорят?

— Собирайся, поехали. Я завтра работаю, и мне хочется выспаться.

— На кладбище заедем?

— Ночь уже. Давай завтра.

С момента смерти Астафьева я так и не понял, что почувствовал тогда: боль или всё же облегчение. Всё спуталось, и эту паутину невозможно было распутать, не увязнув в ней намертво. Я смотрел на его побагровевшее лицо. Рот жадно, с шумом хватал воздух. Рука беспорядочно расцарапывала грудь, а другая сминала простыню. Выпученные глаза уставились прямо на меня, но, казалось, не видели. Не этого ли я жаждал? Еще несколько минут назад, вколачиваясь в него, я мечтал, что выбью из него всё дерьмо, и он захлебнется им. Каждый стон заставлял меня двигаться яростней. Вот так ты имел Лиса, не думая о его чувствах, о боли, только о собственном удовольствии. А я никакого удовольствия не испытываю. Только омерзение. Но когда вместо вздохов и всхлипов удовлетворения послышалось надсадное хрипение, я застыл в недоумении. Он перевернулся на спину, чуть не упав с кровати, а я смотрел на него в тупом замешательстве.

— Он ведь умрет! — Лис склонился над ним. Я кивнул.

— Ты так и будешь просто наблюдать? Когда Игорь тонул, ты бросился к нему, рискуя собственной жизнью.

— Заткнись! Игорь не убивал тебя! — прошипел я.

— Но ведь и Астафьев не убивал. Просто позволил мне умереть. Чем ты лучше его?

— Плевать.

— Ты станешь убийцей! Сможешь с этим жить? Зная, что мог помочь человеку и не помог. И пусть об этом не будет знать никто. Но ты-то будешь.

— Заткнись! Заткнись!- я прижал ладони к ушам и пытался перекричать Лиса, но его голос отчетливо звучал 8 голове.

На лбу Астафьева проступили капли пота, пальцы скребли горло, оставляя красные полосы. И вдруг руки неестественно замерли. Астафьев затих, уставившись 8 потолок пустым взглядом.

— Ты такой же, как он. Мог помочь и не захотел. Достойный сын своего отца, — Лис медленно зааплодировал. Звук хлопков молотом бил по мозгам.

Не знаю, что повлияло на меня: слова Лиса или нежелание походить на того, кого ненавидел всем сердцем. Ладони легли на грудную клетку, рот накрыл пахнущие алкоголем губы Астафьева. Всё, как учила Нина. Руки успели слегка занеметь, когда сердце Астафьева несмело забилось. Как ни странно, я испытал облегчение. Получилось. Потом я вызвал скорую, позвонил Вронскому и Нине. Напялил на Астафьева чистые трусы, которые нашел в комоде, собрал разбросанные по полу вещи и оделся. Скорая приехала быстрее, чем домчался Вронский. Может, адрес Астафьева сыграл свою роль: от богачей проблем не оберешься. На вопрос, при каких обстоятельствах Астафьеву стало плохо, я солгал, сказав, что он схватился за сердце во время беседы. Но. мне кажется, комната была насквозь пропитана запахом секса.

В реанимации Астафьев провел два дня. Потом его перевели в палату интенсивной терапии. Повышенной комфортности, разумеется. Все эти дни я дежурил в больнице. Нина пыталась убедить меня, что это глупо и ничем ее брату не поможет. Но я упорно сидел на неудобных металлических стульях у дверей реанимационного отделения, периодически проваливаясь в сон. Сама Нина уехала сразу после того, как ей сказали, что состояние Астафьева стабилизировалось. Вронский уехал гораздо позже. И тоже пытался уговорить меня не валять дурака. А потом махнул рукой и вызвал себе на смену одного из наших мордоворотов. Если сначала медсестры удостаивали меня, странного взлохмаченного парня в мятой футболке, трениках и тапочках на босу ногу, безразличным или презрительным взглядом, то с появлением рядом со мной телохранителя 8 деловом костюме, на их лицах стал читаться явный интерес. А когда среди медперсонала прошел слух, что в их больнице лежит с инфарктом миллионер, а его молодой сын дежурит под дверью отделения, меня окружили заботой. То чашечку кофе принесут, то одеяло — в коридоре ночью холодно. И всё с любезной улыбкой.

В голове была тупость, на душе — пустота. Я просто сидел и ждал, чего не знаю сам. Когда я поднимался, чтобы немного размять ноги или сходить в уборную, меня пошатывало. Может, от усталости, а может, от голода. Я ничего не ел, хоть Нина предусмотрительно оставила деньги. Периодически пил воду, за которой сгонял приставленный ко мне дуболом. тупо пялился 8 стену и вяло отвечал на телефонные звонки Нины и Вронского. Наверное, со стороны мое поведение казалось проявлением сыновьей любви. Но это было просто выражением благодарности человеку, который однажды забрал никому не нужного сироту