Читать книгу - "Летняя королева - Элизабет Чедвик (Англия)"

льняные холстины в оконных нишах пропускали зернистый свет, а с ним и сквозняки. В большинстве ниш мерцали свечи, а в каждой жаровне горел уголь, чтобы разогнать сырость и холод.

Иногда Алиеноре казалось, что она живет в клетке. Из заточения в личных покоях она вышла еще в мае, но почти не ощущала разницы, кроме того что теперь чаще виделась с Людовиком и сносила его глупые прихоти.

Однако сегодня утром она немного развлеклась благодаря дяде Раймунду, князю Антиохии, и его жене Констанции, которая приходилась Людовику троюродной сестрой. Узнав о рождении принцессы Марии, супруги отправили своим близким и любимым родственникам во Францию множество подарков. Покои Алиеноры были переполнены богатствами с Востока. Отрезы драгоценных шелков переливались, как тихие воды Гаронны в жаркий день. Здесь были книги в резных панелях из слоновой кости, украшенные драгоценными камнями, мешочки с ладаном и кусочки душистого белого мыла. Реликварий из золота и горного хрусталя, в котором покоился лоскут плаща Девы Марии. Дамасские мечи и кольчуга – такая тонкая, что она вилась, будто паутина. Девочка получила в подарок серебряный кубок с аметистами… А еще пришло письмо, полное поздравлений и добрых слов, но между строк проскальзывал едва уловимый намек на цену, которую хорошо бы заплатить за эти редкие и драгоценные дары.

Алиенора остановилась у колыбели, чтобы посмотреть на спящую дочь. Мария лежала на спине, ее маленькие кулачки были сжаты, будто цветочные бутоны, а грудь поднималась и опускалась в быстрых, неглубоких вдохах. Алиенора смотрела на нее с печалью и нежностью. Рождение дочери разочаровало всю Францию, но она не разочаровалась в себе, и это было главное.

В комнату вошел Людовик. Он бросил взгляд на колыбель, но не решился посмотреть на ребенка, а быстро повернулся к груде подарков, о которых ему рассказал камердинер Алиеноры.

– Щедро, – сказал он, но с легкой гримасой отвращения к роскоши, хотя тут же ахнул, когда Алиенора протянула ему ковчег с обрывком плаща Богородицы. Его лицо засветилось, он задышал часто-часто.

– Дядя пишет, что посылает его тебе на хранение, потому что знает, что ты будешь им дорожить.

Людовик провел большим пальцем по гладкому горному хрусталю.

– На хранение?

Она протянула ему письмо.

– Он пишет, что после падения Эдессы его положение становится все более опасным и что он постоянно сражается c сарацинами.

Людовик поднес письмо к окну, чтобы свет, проникающий сквозь промасленный лен, падал на пергамент.

Алиенора погладила нежно-розовую щеку Марии. Перед самыми ее родами до Парижа дошли вести о том, что турки захватили франкское христианское княжество Эдессу и под предводительством Занги, атабека[15] Алеппо, теперь угрожают Антиохии, которой управлял ее дядя Раймунд, графству Триполи и даже Иерусалимскому королевству.

В письме говорилось об опасностях, с которыми сталкиваются остальные государства. В Рим направлялись представители, чтобы обсудить, что можно сделать для поддержки жителей заморских государств, и Раймунд надеялся, что Алиенора и Людовик смогут внести свой вклад, учитывая, что дело касается их близких родственников.

Людовик поджал губы. В прошлом году в Сен-Дени он дал обет отправиться в паломничество к Гробу Господню, чтобы покаяться за то, что произошло в Витри, искупить клятву, нарушенную в Бурже, и выполнить обещание помолиться за душу своего умершего старшего брата у гробницы Гроба Господня. Первое известие о падении Эдессы сильно его взволновало. Хотя первое потрясение постепенно улеглось, новость его по-прежнему тревожила.

– Наш долг – оказать им помощь, – сказал он, не сводя глаз с реликвария. – Нельзя позволить неверным захватить наши святые места. Мы непременно должны всеми силами помочь христианским владыкам.

– В каком смысле?

Он отвернулся от окна.

– Я объявлю призыв к оружию, когда двор соберется на Рождество в Бурже. Я исполню свой обет паломничества и в то же время освобожу Эдессу от неверных.

Он говорил так, словно это было очень просто, не сложнее, чем отправиться на охоту.

Его слова на мгновение потрясли ее, но в глубине души она не удивилась, потому что такое предприятие ему идеально подошло бы. Он явился бы миру смиренным кающимся паломником, но одновременно и героем-завоевателем, наделенным всем блеском благочестивого короля, скачущего во главе армии, чтобы спасти христианские святыни.

В ее груди зажглась искра надежды. На время его отсутствия кто-то должен был взять бразды правления в свои руки. Она могла бы достичь многого, если удастся показать свою силу, а не сидеть в четырех стенах. Кроме того, его не будет около двух лет, а за это время многое может произойти.

– Это великое начинание, – сказала она, и ее голос зазвенел от новых надежд.

Людовик бросил на нее настороженный, слегка озадаченный взгляд, и она быстро отвернулась, чтобы снова заняться ребенком.

– Разве неправильно говорить, что я горжусь своим мужем?

Его выражение лица смягчилось.

– Гордость – это грех, – сказал он, – но мне приятно, что тебе нравится моя идея.

– Мы должны отпраздновать Рождество при дворе с особой торжественностью, – предложила она и, когда Людовик нахмурился, добавила: – Конечно, с должной серьезностью и вознося хвалу Господу, но если приглашенным устроить роскошный пир, они с большей охотой согласятся на твои предложения. Кроме того, поскольку праздник будет проходить в Бурже, все увидят, что ты – помазанник Божий.

– Хорошо, – ответил он, как бы оказывая ей небывалую милость своим согласием, и подошел к колыбели, чтобы потрепать дочь под подбородком; и это тоже было честью, потому что обычно он не проявлял к ребенку никакого интереса.

Алиенора надела в Бурже корону и вместе с Людовиком председательствовала на собрании всех дворян и епископов Франции. Они пировали, развлекались, а затем Людовик и епископ Лангрский обратились к ним с речью о помощи Эдессе и Иерусалимскому королевству.

– Поймите меня правильно! – Людовик кричал, его лицо пылало страстью, а глаза сверкали, как сапфиры. – Если мы не пойдем в поход, то падет Триполи, затем Антиохия и даже сам Иерусалим. Мы не можем допустить, чтобы это случилось в том самом месте, где стопы Христа в облике смертного запечатлелись в пыли. Я говорю вам всем: ваш Богом данный долг – ехать со мной и принести помощь нашим осажденным сородичам!

Это была прекрасная речь, и епископ Лангрский продолжил ее еще более пламенно, разжигая огонь в груди воинов. Придворные рыцари Людовика стучали кулаками по столам и бурно аплодировали, как и мужчины Аквитании и Пуату, но после первого всплеска страсти поостыли. Мужчины с сомнением относились к тому, что им придется так долго находиться вдали от домашних дел, жить в палатках и сражаться с неверными. Хотя на