Читать книгу - "Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй"

— Что вам угодно? — холодея, произнесла она.

— Мадам Водвуайе здесь живет? — спросил человек в форменной фуражке.

— Что вам нужно?

Агрессия по отношению к ней всегда вызывала у Наташи чувство протеста. Она часто проявляла свой норов, что было характерной чертой женщин в роду Осолиных. Например, тетя Маша категорически отказалась внести Феликса и Лили в списки евреев и даже в мыслях не допускала возможности нашить на их одежду желтые звезды. Когда Ксения привезла фальшивые документы, Наташа помогла Селигзонам привыкнуть к вымышленным легендам. Осолины никогда никому не будут слепо повиноваться. И тем более этому плохо выбритому и небрежно одетому незнакомцу со злыми глазами.

— Так она здесь или нет?

Растерявшись, девушка вздохнула с облегчением, когда услышала шаги матери.

— Слушаю вас, мсье, — спокойно произнесла Ксения.

— Это вы мадам Водвуайе?

— Да.

— Вам придется пройти с нами в комиссариат.

Наташа задрожала. Немцы уже ушли, гестаповцы и их прислужники из местных больше не терроризировали людей, но теперь появились другие. Настала пора сводить счеты, и, как часто бывает в подобных случаях, при этом не руководствовались здравым смыслом.

— Я полагаю, у вас есть какие-то документы? — спросила Ксения, после чего один из полицейских достал из кармана бумагу.

Ксения посмотрела на нее.

— Очень хорошо. Дайте мне несколько минут, чтобы собраться.

— Ладно. Только в моем присутствии, — сказал человек с повязкой.

Чужие люди прошли в квартиру. Наташа была сбита с толку реакцией матери, не видя в ее глазах ни гнева, ни даже удивления, а только странную пассивность, совершенно ей не свойственную.

Оказавшись в своей комнате, Ксения сложила в сумку документы, в то время как мужчина в фуражке, прислонившись плечом к стене, наблюдал за ней. Присутствие в таком почти интимном месте этого подозрительного типа, который смотрел на нее с вызовом, сунув руку в карман, волновало и раздражало Наташу. Вот уже несколько месяцев, как мужчины на улице стали засматриваться на нее, но этот смотрел так, словно имел над ней полную власть. Рука в кармане наводила на мысль об оружии. Бойцы ФФИ часто ходили с автоматами наперевес, расстегнутыми куртками и развевающимися на ветру волосами, как в лучшие времена Освобождения.

— Что происходит, мама? Я не понимаю, почему ты согласилась идти в комиссариат?

— Не беспокойся, дорогая, — сказала Ксения, доставая из шкафа плотную шаль. — Это просто недоразумение.

— Хорошенькое недоразумение! — оскалился мужчина. — Впрочем, все вы любите говорить о недоразумениях. Но стоит маленько прижать вас, приведя парочку доказательств вашей гнусной сущности, так вы сразу заводите совершенно другую песню. То же будет и с вами, дамочка. Я с удовольствием посмотрю вам в глаза в тот момент.

У Наташи перед глазами поплыли круги. Первый раз в жизни она была за мгновение до того, чтобы упасть в обморок. Она ощутила страх, как во времена оккупации. Покорность матери, которая без всяких возражений стала надевать пальто, дала ей понять, что происходит нечто очень серьезное. У нее заледенело сердце, она чувствовала, как кружится голова, и с трудом сдерживалась, чтобы не рухнуть на пол.

— Какие-то проблемы, тетя Ксения? — забеспокоился Феликс.

— Я должна пройти с этими господами в комиссариат, — объяснила Ксения. — Я думаю, что это будет недолго. Возможно, несколько часов. В худшем случае меня не будет день или два. Вы знаете, где лежат деньги и продовольственные карточки. Будете ходить за покупками, как обычно. Я скоро вернусь.

— Скоро! Как бы не так, — снова ухмыльнулся мужчина. — Ну все, хватит болтать. Пошли.

Его взгляд потемнел. Подойдя к письменному столу, он стал просматривать лежащие там бумаги. Находившиеся в салоне полицейские громко переговаривались. Очищение — вот слово, которое теперь не сходило с уст. Французы требовали возмездия. За расстрелы заложников, которых зарывали в общих могилах, за депортацию, за замученных до смерти бойцов Сопротивления, за четыре тяжелых года оккупации. Отступая на другой берег Рейна, немцы действовали с особой жестокостью и оставили после себя кровавые доказательства массовых казней. Можно ли было теперь сердиться на этих людей, которые теряли голову от боли и хотели мстить, не дожидаясь приговора суда? Особенно из-за произошедшего на Зимнем велодроме, этом зловещем месте. С другой стороны, все эти так называемые мстители сами были далеко не ангелы. Наташа знала, что в результате часто сводились счеты с невиновными. Именно так избавлялись от конкурентов, от мешающих соседей, от более удачливых на любовном фронте соперниц. Представив, как ее мать идет по улице с гордо поднятой головой, в растрепанной одежде, она поняла всю абсурдность такой ситуации.

— Я не хочу, чтобы ты уходила! — закричала она отчаянно. Мать взяла дочь за плечи и пристально посмотрела ей в глаза.

— Все будет хорошо, Наточка. Обещаю. Надо только прояснить кое-какие моменты. Не переживай, моя душа, — добавила она на русском. — И прошу тебя, без истерик.

Ксения, видя огорченное лицо дочери, надеялась, что та все поймет. В отличие от Наташи она совсем не удивилась приходу полиции. Говоря по правде, она уже несколько дней ждала этого, с тех пор как все банковские счета ее покойного мужа оказались заблокированными. К счастью, ей хватило сообразительности еще в начале августа снять определенную сумму. Габриеля совершенно справедливо подозревали в сотрудничестве с врагом. Его имя внесли в списки Генерального секретариата внутренних дел, такие же списки вывешивали в виде листовок Сопротивления во время оккупации. Смерть Габриеля ничего не меняла. Расследование было все равно назначено. Вполне естественно, что Ксению подозревали как сообщницу мужа. Если только кто-то не донес на нее по низменным мотивам, из-за каких-то старых обид, затаенной злости. На протяжении двух месяцев тысячи человек были отправлены в тюрьму без приговора суда и даже без предъявления обвинения. В отношении многих не было ясности, в чем их подозревают. Но Ксения знала, что совесть у Габриеля была нечиста. Это его восхищение национал-социализмом, которое он не скрывал еще с середины тридцатых годов, в частности во время поездки в Берлин на Олимпийские игры. В течение последних неспокойных лет этот человек, близкий к властным структурам, имел свою выгоду, но она не знала, в чем именно, так как он никогда не посвящал ее в свои дела. Больше всего Ксения боялась реакции Наташи, когда та поймет, что ее отец вовсе не тот герой, которого ее юношеское сердце уже возвело на пьедестал.

— Тогда я иду с тобой! — стала настаивать Наташа.

— Это даже не обговаривается. Ты должна остаться с Феликсом и Лили. Это важно, слышишь меня?

Наташа заколебалась. Феликс с уставшим выражением лица держался на заднем плане. Наташа догадывалась и о присутствии Лили за дверями кухни. У Селигзонов были поддельные документы, к тому же война еще не закончилась. Германия пока не была окончательно повержена, поэтому необходимо было запастись терпением и лишний раз не высовываться. Мало ли что! Стиснув зубы, Наташа кивнула и отступила на шаг.