Читать книгу - "Гуннхильд, северная невеста - Елизавета Дворецкая"

Оба они были сейчас его гостями. Харальд ясно ощущал незримое присутствие хозяина дома – для этого ему не надо было смотреть в угол, где стоял деревянный идол, тоже изготовленный при Хёрдакнуте нарочно для этого сооружения и украшенный бронзовой позолоченной гривной, такой огромной и тяжелой, что ни один живой человек не устоял бы на ногах, вздумай он надеть ее на шею. Нет, здесь был сам дух Фрейра, и Харальд, как представитель королевского рода с божественной кровью в жилах, чувствовал его так же ясно, как зрячий видит огонь. Чувствует ли Гуннхильд то же самое? Наверное, да, иначе сейчас дрожала бы от страха. Многие испугаются, обнаружив себя в могиле, да еще могиле бога, откуда нет выхода. Но Гуннхильд не боялась, а спокойно приводила себя в порядок – будто приехала в гости к родичам.

Харальд не зря принес ее сюда, после того как Ингер поделилась с ним своим необычным замыслом. И уж конечно, сестра, особа умная, хитрая и себе на уме, рассказала далеко не все. Дескать, отец-конунг решил, что для прочного скрепления будущего союза, столь важного для всей Дании, нужно пригласить на праздник богов и дать им подходящие вместилища. Правда, Кнуту, как старшему, более пристало бы изображать Зимнего Турса, а Харальду, как младшему – Фрейра, Владыку-Лето. Но поскольку обручиться с Гуннхильд должен Кнут, ему и быть Фрейром.

Харальд сразу согласился, едва поняв, что предлагает Ингер – провести время в Доме Фрейра наедине с Гуннхильд: как богиня весны, та должна перед летним оживлением земли спуститься на три дня в подземный мир. Мысль прожить здесь три дня он отверг – в силу некоторых естественных причин это никак невозможно, – но на одну ночь согласился охотно. Само пребывание этой девушки в жилище бога поможет ему наконец выявить ее суть. Кто она – богиня или ведьма? Она так красива, что неудивительно, если сама Фрейя и правда является к людям в ее облике. Но почему ему так не по себе под ее взглядом, почему все мысли устремляются к ней и он думает о ней днями и ночами как завороженный? Почему ожидание того, что она станет женой брата, вызывает дикую досаду? По сравнению с Гуннхильд все прочие женщины, в том числе и собственная жена, показались тусклыми и вялыми. Только в ней горел огонь жизни, возле которого хотелось погреться.

Будь она ведьмой, она не была бы сейчас так спокойна. Будь ее красота лишь наведенными чарами, сейчас они растаяли бы и он увидел бы ее в истинном облике – наверняка уродливом. Но нет, она оставалась так же хороша… и даже лучше. Сидя на лежанке бога и расчесывая волосы, цвета темного янтаря в золоте, франкским гребнем слоновой кости, который кто-то из викингов пожертвовал в благодарность за удачный набег, она сияла не отраженным светом, а своим собственным, струящимся изнутри. От лица с точеными чертами и чуть вздернутым носом, от белых нежных рук с тонкими пальцами, привыкшими лишь к рукоделью… Фрейя, приходившая к Кнуту, не могла быть настолько хороша.

И, подумав это, Харальд почувствовал, как оборвалось сердце. Не дочь Олава сидела перед ним на лежанке, но сама Фрейя. Вот она подняла глаза и устремила на него лукавый, обольстительный, выжидающий взгляд, и от этого взгляда стало жарко.

– Вы, должно быть, надумали потешить богов и порадовать людей поединком Фрейра и Зимнего Турса за обладание богиней Сунной? – спросила она, не дождавшись ответа. – И если я заточена здесь с тобой, значит, ты и есть Зимний Турс? Ведь не мог же Горм в здравом уме принести в жертву своего наследника, которому суждено прославить род и оставить по себе вечную память?

– Я… – Харальд с трудом нашел слова для ответа, отчетливо понимая, что к нему обращается богиня. – Прославить род… вечную память… Ты уверена, что так будет?

– О… Да! – Сперва она сама вроде бы удивилась тому, что сказала, потом будто прислушалась к чему-то и кивнула. – Я уверена! По тебе это сразу видно. Ты из тех людей, в ком слишком много сил, больше, чем надо для мирной жизни под закопченной кровлей. Твой путь – это путь подвигов, сражений, опасностей и славы. Ты видишь свою дорогу и ведешь за собой других, ты чтишь богов и обычаи, но сам устанавливаешь для себя законы и правила. Именно такие люди остаются в памяти потомков, когда остальные скрываются под холодными волнами веков.

– Что же будет с-со мной? – спросил Харальд, боясь спугнуть это чудо – живое присутствие богини.

Он ловил каждое ее слово и одновременно впитывал всем существом ее красоту, от вида которой по жилам разливалось горячее блаженство.

– Ты, разумеется, станешь конунгом, единственным конунгом всей Дании.

– Но когда? В старости?

– Нет, уже скоро.

– Скоро? Но как же Кнут…

– Твой брат Кнут останется в памяти людей под прозвищем Радостный – радостна была жизнь его, радостной будет и смерть, и умрет он весело, как все, что делают молодые.

– Он умрет молодым?

– Да. Он войдет в Валгаллу, открыв тебе дорогу к земной власти и славе. А ты будешь владеть не только Данией, но и частью Норвегии, и ее конунги будут подчиняться тебе.

– Конунги Норвегии?

– Ну конечно! Не забыл ли ты о том, что твоя сестра Гунн замужем за Эйриком-конунгом и у нее есть сыновья? Сейчас они еще дети, но чужие дети растут быстро!

– А я… будут у меня сыновья? – поспешил Харальд задать тот вопрос, который волновал его уже лет пять.

Прежде чем ответить, богиня снова прислушалась, устремив рассеянный взгляд куда-то во тьму над его головой.

– О да, – негромко, задумчиво подтвердила она потом. – У тебя родятся сыновья… и дочери. Они в полной мере разделят судьбы всех земных владык: будут в ней и власть, и слава, и несметные богатства, и сражения, и блестящие победы, и тяжкие поражения… Не все из них умрут своей смертью… будет и вражда между родичами… и изгнания… Я знаю, как велика твоя жажда иметь сыновей, но и доброе зерно, будучи брошено в дурную почву, принесет дурной плод… горький плод… ядовитый плод…

– О чем ты? – В беспокойстве Харальд вскочил с ларя, на котором сидел. – Говори! Я хочу знать всю правду!

Но она молчала, широко раскрытыми глазами глядя вроде бы на него, но взгляд ее рассеивался и улетал в пустоту, не достигая Харальда. Он шагнул ближе: лицо ее слегка исказилось, будто она видела что-то неприятное, пугающее.

– Я хочу знать, пусть даже самое страшное! – Харальд в несколько шагов пересек тесное подземное жилье, схватил девушку за плечи и тряхнул, будто пытался силой вытрясти застрявшие речи.

А вот этого делать было нельзя, он и сам бы это понял, если бы дал себе хоть мгновение подумать. От его прикосновения девушка вздрогнула и очнулась, словно проснулась от сна наяву и подняла на него уже иной взгляд – недоумевающий, испуганный. И Харальд, коротко выбранившись, выпустил ее плечи. Вот что он натворил, дурак, – вытряхнул дух богини из тела дочери Инглингов!

– Что ты делаешь? – воскликнула она, и теперь это снова была Гуннхильд, дочь Олава. – Решил меня задушить наконец? Хотя бы с третьей попытки?

– Нет, – с досадой ответил Харальд и отошел обратно к своему ларю, но не сел, а повернулся вокруг себя и опять взглянул на нее со вновь пробудившейся надеждой. – Ты не помнишь, что ты видела?