Читать книгу - "Редкий тип мужчины - Андрей Ромм"

Алексей глядел. Неделю ничего не происходило, видимо, Коля обдумывал следующий план, а потом у Алексея из «кабинета» исчезли инструменты для резьбы по дереву – три стамески, шило, несколько резцов. Что-то из инструментов Алексей сделал сам (пригодились навыки, приобретенные в школе на уроках труда, – ни одно знание, ни одно умение не бывает напрасным), что-то по его просьбе изготовили другие заключенные. Владеть режущими и колющими предметами зэку нельзя, разрешены только иголки, но администрация закрывала на это глаза с учетом «специализации» Алексея и его репутации. Администрация вообще на многое закрывает глаза. Если хочет.

Обнаружив пропажу, Алексей сразу же сообщил о ней заместителю начальника колонии по производству майору Охрименко. Намеренно обратился через голову начальника цеха, чтобы быть уверенным в том, что весть о пропаже дошла до администрации колонии. Охрименко был постоянным заказчиком Алексея, поэтому обошлось без наказания за хранение запрещенных к использованию предметов.

Вечером, после ужина, Курган (явно по Колиному наущению, тут уж гадать не приходилось) подошел к сидевшему на койке Алексею, занятому пришиванием пуговицы к куртке, и спросил у него вызывающим тоном:

– Монах, люди говорят, что у тебя твои пилки-ножички пропали?

– Пропало кое-что из инструментов, – сухо подтвердил Алексей.

– А еще говорят, что ты сразу же к Кабану побежал? Почему к нему? Почему у людей не поинтересовался?

Майора Охрименко за полноту и привычку глядеть исподлобья в колонии прозвали Кабаном.

– А потому, чтобы, если завтра, к примеру, тебя с моей стамеской в горле найдут, ко мне вопросов не было, – громко, чтобы слышали все, ответил Алексей и уже гораздо тише добавил: – Я думал, Курган, что уж столько-то ты соображаешь.

Курган не нашелся что ответить и отвалил.

На следующий день, когда заключенные после обеда выходили из столовой, Коля нагнал Алексея и сказал, что у него есть разговор. Тон его не предвещал ничего хорошего.

Разговаривать отправились в туалет, традиционное место для разговоров с глазу на глаз в лагерных условиях. По принятому среди заключенных этикету, те, кто приходил в туалет по зову природы, не обращали внимания на тех, кто приходил сюда поговорить, и наоборот. Коля шел первым. Едва войдя в «предбанник», где стояли умывальники и писсуары, он обернулся к Алексею и указал взглядом на свою правую руку. Алексей опустил глаза и увидел высовывающееся из Колиного кулака лезвие самодельного ножа. Лезвие было недлинным (чем больше нож, тем труднее его прятать), но умные люди знают, что для убийства и семисантиметрового лезвия вполне достаточно. Чиркнул по горлу – и все дела. Лезвие Колиного ножа тянуло сантиметров на десять, не меньше.

– Ты скользкий, а я настойчивый, – прошипел Коля. – Я тебя все равно достану, падла. Живи и бойся!

– Об тебя только испачкаться можно бояться, – с усмешкой ответил Алексей и, демонстрируя, что нисколько не боится Коли, повернулся к нему спиной и вышел из туалета.

Алексей руководствовался не столько смелостью, сколько здравым смыслом. Ясно же, что Коля, отчаявшись достать Алексея как-то иначе, решил «подавить» ему на нервы. Или же это тонкая провокация в расчете на то, что Алексей побежит жаловаться администрации. Администрация в подобных случаях поступает всегда одинаково: устраивает обыск во всем бараке. Вечером можно будет сказать при всем честном народе: «Братва, а ведь сегодняшний шмон случился вскорости после того, как я Монаху свое перо показал», – или еще что-нибудь в этом роде. А если еще кто-то подтвердит, что незадолго до обыска видел Алексея входящим в административный корпус или выходящим из него, тогда совсем плохо – считай, что вина доказана. По совокупности косвенных улик, как выражаются юристы. А кто-то, Курган или тот же Барбос, непременно подтвердит. Как пить дать подтвердят! Сейчас, небось, следят за ним исподтишка, из-за угла…

Алексей рассуждал правильно, но, подобно многим мыслителям, хотя бы тому же доктору Ватсону, он сделал одну грубую ошибку, перечеркнувшую все его рассуждения. Он не обратил внимания на то, насколько взвинчен был Коля, принял его нервозность за неумелое притворство, признанное нагнать страх на противника. А Коля, оказывается, дошел до ручки, до последней черты.

Сделав несколько шагов по коридору, Алексей невольно обернулся – ну-ка, кто тут за мной следит – и увидел сзади Колю с поднятой в замахе правой рукой. Тело, вспомнив былые, юношеской поры, тренировки, сработало, опережая разум. Только вот перехватить удалось не за кисть, а за лезвие.

– Убью! – проревел Коля, выдергивая лезвие из руки Алексея.

– Брось нож! – услышал Алексей за спиной.

Судя по повелительному тону, кричал кто-то из сотрудников колонии.

Коля даже не посмотрел на кричавшего. Он сделал хитрый финт рукой, делая вид, что хочет нанести прямой удар спереди, но явно намереваясь ударить сбоку, однако Алексей успел первым. Не обращая внимания на боль в левой руке, он правой изо всех сил и по всей науке, с положенным поворотом корпуса, двинул Колю в скулу.

Коля издал звук, похожий не то на всхлип, не то на хрюканье, выронил нож и рухнул на пол.

– Четко! – похвалили Алексея.

Обернувшись, Алексей увидел начальника оперативного отдела майора Мухаметшина.

– Чего не поделили? – деловито осведомился Мухаметшин, склоняясь к лежавшему навзничь Коле и щупая пульс у него на шее. – Живой, однако, повезло тебе, Кудрявцев. И со свидетелем тебе повезло, чистой воды самооборона. Да перевяжи ты руку, весь пол зальешь…

Из лазарета Колю перевели в штрафной изолятор, а оттуда – в колонию строгого режима, досиживать срок, увеличившийся на пять лет.

– Сбылась мечта идиота, – сказал Бабай про Колю. – Пацан столько трындел о том, что такому крутому вору, как он, по всем раскладам положено быть на «строгаче», что угодил туда на самом деле.

Не только беды не ходят поодиночке, но и радости тоже. Порезанная рука еще зажить не успела, как Алексей узнал от капитана Харламова, что суд удовлетворил его ходатайство об условно-досрочном освобождении.