Читать книгу - "Сага о бедных Гольдманах - Елена Колина"

Дина не просто посадила дочь на диету, она яростно боролась за ее будущее счастье. Ежедневно вглядываясь в деления на шкале весов, Дина пыталась понять, будет ли будущая Анина жизнь пусть не счастливой, но хотя бы обычной. Если похудеет, значит, все у нее сложится нормально.

Кухня, откуда исчезли прежние запахи печеного теста, тушеной картошки с мясом и вообще всего, что наполняло их семейную жизнь уютом и смыслом, превратилась в подобие химической лаборатории. Дина поила Аню травами. Постоянно что-то специальным образом замачивалось, нагревалось на водяной бане, что-то строго по часам выпаривалось, после процеживалось.

Всегда внимательная к Додиковым гастрономическим вкусам, Дина теперь норовила сложить весь его недельный паек в одну кастрюлю. «Ну затолкай мне эту кастрюлю под кровать, я буду ночью из нее есть, как собака! Не забудь положить в суп второе, компот и шоколадку, чтобы не очень затрудняться моим питанием!» – возмущался Додик. Дождавшись, когда Дина заснет, он на цыпочках крался к Ане, расталкивал спящую и быстро засовывал ей в рот шоколадку, кусок колбасы или куриную ножку. Аня, не просыпаясь, ела из его рук и, как щенок, поискав ртом еду и убедившись, что больше ничего нет, мгновенно ныряла под одеяло. Подпольное кормление продолжалось до тех пор, пока Дина не обнаружила на наволочке следы шоколада. «Ты преступник и враг своей дочери!» – сказала она так тихо и страшно, что Додик прикрыл глаза и обнял себя обеими руками, чтобы спрятаться от жены и от неуюта, в который превратилась их жизнь. Дина, конечно же, права, но... Физически страдая от Аниного голода, он старался теперь реже бывать дома, чтобы не слышать голодного подвывания дочки.

Аня с Диной голодали, Додик страдал, и через некоторое время Анина полнота ушла окончательно. Бесследно исчезли бугристые розовые стреи, опоясывающие пухлое тело, и под толстым слоем жира обнаружился прелестный, чуть даже угловатый подросток. «Дина совершила невозможное! Это был просто подвиг!» – гордо сообщал всем Додик, любуясь дочерью.

Подвиг – да, только что-то неуловимо надломилось между ними. Додик опасливо старался не встречаться взглядом с истовыми сухими глазами похудевшей Дины, как будто она и над ним может учинить такой эксперимент – запретит есть, или пить, или дышать!

Последние, взрослые годы институтской учебы сестры провели по-разному. Помчавшись по своей жизненной тропинке, Лиза оставила семью, как ненужный узелок на обочине, бежать налегке ей казалось удобнее. Аня переминалась вокруг семейной оси, как привязанный к колышку козленок на лугу, где весь остальной мир если не враждебный, то уж точно чужой. Не отодвинувшись ни на йоту от семьи по сравнению с тем временем, когда была ребенком, она даже, кажется, еще плотнее вросла в семейное существование. При всех внутренних сложностях они – Додик, Дина и Аня – сплелись в один плотный, пушистый и невозможно уютный клубок.

Почти пять лет с ними еще была Лиля. Завладев комнатой теток, послужившей в свое время поводом для решительной семейной ссоры, Дина загорелась выменять их «трешку» в Сосновке и Лилину комнату на четырехкомнатную квартиру. Некоторое время она занимала себя тем, что ездила по городу, примеривалась к большим квартирам, но, подумав, решила, что разумнее пока оставить комнату как резерв для будущей Аниной квартиры. А чем без конца ездить навещать старенькую Лилю, рассудила она, разумнее забрать ее к себе.

Проблемы с Лилей были минимальны, с возрастом она становилась все более бестелесной и безответной. Только вот комнату она занимала, пришлось отдать ей Динину спальню. Последние годы Дина с Лилей почти не разговаривала, но и не раздражалась, смирившись с ее затянувшимся присутствием, как смиряются с плохой погодой. Додик подсовывал Лиле круглые желтые конфетки-лимончики, которые она особенно любила, гладил сгорбленные узкие плечики. Аня, жалея, рассказывала о чем-нибудь, все равно о чем, Лиле нравилась ее медленная мягкая речь. Иногда Лиля тихо, как будто подул ветерок, плакала и, всхлипывая, говорила: «Моню бы повидать, хоть перед смертью». А иногда, совсем редко, вдруг вздумывала сердиться на Дину, чаще всего за то, что та не звала ее к общему столу, и тогда она легко всхлипывала: «Маня... Разве я при Мане бы так жила...» – но это случалась нечасто. Другая племянница, Танечка, никогда не была ей такой близкой, как Дина, ее девочка, кровиночка. Танечка, по всей видимости, здраво считала: кому комната досталась, тому и тетка. К тому же Танечка уехала в Израиль довольно быстро после семейной ссоры.

Танечке с Аликом разрешили выезд, а Наум с Раей, не веря своим глазам, удивленно прочитали: «В выезде на постоянное место жительства отказать».

– Какие я могу знать секреты? Как подретушировать снимок? Как из человека сделать на фотографии красавца? – мрачно спросил Наум, потрясая загадочно необъяснимым отказом на плотной белой бумаге. – Или, может быть, Рая знает ихние секреты?

– Зачем мы им нужны? – прорычала ни дня не проработавшая Рая. – Я понимаю, они бы не отпустили молодых, государство тратило деньги на их образование...

– Я сам тратил деньги на образование моих детей! – рявкнул Наум.

– Решение не поддается никакой логике, советская власть просто беспричинно вредничает, – нахмурился Алик.

– Мамочка, папочка! Вы приедете попозже, так не может быть, чтобы вас не выпустили! – плакала Танечка.

Танечка с Аликом уехали, обосновались в Израиле. Науму и Рае писали, посылали фотографии: сначала самих себя в тесной квартирке с метровым балкончиком в цветах, а вскоре, всего через несколько лет, они уже стояли у дверей собственного дома, сияли улыбками посреди цветов...

Дина писем от сестры не получала, приходя к отцу, брала в руки пачку ярких нездешних фотографий, небрежно перебирала и бросала на стол, немного даже отодвигая от себя. Рая тут же любовно подхватывала, прятала на коленях, гладила. «Мама совсем не здесь», – жаловалась Дина мужу.

Раин взор был направлен внутрь, там жила красивая кудрявая Танечка со своей постоянной светлой улыбкой, а здесь перед Раей была Дина с унылым, требующим любви лицом.

Получилось еще хуже, чем раньше, думала Дина, теперь она была не второй в Раином сердце, а вообще никакой... Они будто уже жили в разных странах. Все помыслы родителей были направлены к Танечке, удачливой и яркой.

– Мама, а у меня в школе... – заводила Дина. – Мама, а у Додика... А у Анечки... мама...

– А Танечка пишет... – перебивала Рая, поглаживая фотографии. Руки ее ласкали изображения дочери, ярко накрашенные губы кривились, а глаза смотрели мимо Дины.

– А меня хотят выдвинуть на звание заслуженного учителя, – старалась Дина расцветить свою черно-белую, по сравнению с Танечкиной, жизнь.

Разговоры такие ходили, но куда же ее могли выдвинуть с такими-то родственниками!

– Молодец, – вяло отвечала Рая. – А Танечка с Аликом будут брать кредит на свой собственный кабинет... – Она мечтательно жмурилась, видела перед собой зятя у зубоврачебного кресла и Танечку в белоснежном халате в приемной.

– Анечка... – бросала приманку Дина.