Читать книгу - "Училка и медведь - Маша Малиновская"

Ради моих детей. А это мощный стимул быть взрослой и осознанной.

В операционной меня кладут на стол и говорят ждать. Медсёстры пока гремят инструментами, готовят всё. А я лежу и смотрю на потолок. Некомфортно быть без белья, хорошо хоть рубашку надели.

Приходит анестезиолог и сообщает, что наркоз будет местный, говорит как сесть и сгруппироваться для ввода лекарства. Меня трясёт от страха мелкой дрожью, когда игла касается спины, но оказывается и правда не больно. В вену на запястье в десять раз больнее было.

Странное чувство, когда я перестаю чувствовать свои ноги и низ живота. Аккуратно пробую его пальцами, чувствую, как малыши шевелятся. Не внутри чувствую, а рукой через живот.

Внезапно осознаю, что больше не буду ощущать, как мои малыши бьются внутри меня. Не зря говорят, что всё когда-нибудь бывает в последний раз. И вот он мой — последний.

Можно сколько угодно охать и ахать, когда кто-то из них решал станцевать на моих внутренних органах, но каждый раз моё сердце замирало, потому что я чувствовала своих детей, своих крошек.

Я вздыхаю, прощаясь с этим ощущением, но тут же говорю себе, что скоро смогу взять их на руки. Прижать к себе, поцеловать, потрогать их крошечные носики и погладить маленькие пальчики.

Да, мне страшно сейчас, но мы всегда боимся, когда что-то меняется в нашей жизни. И сейчас открывается дверь в будущее, в моё новое будущее.

— Всё готово, доктор. Можно приступать.

Я и не заметила, когда врач вошёл в операционную, держа руки наготове.

— Папу впускаем? — спрашивает другая медсестра, а у меня сердце пропускает удар, встрепенувшись.

— Да попробуй его не впусти, — сердито бормочет врач. — Он мне чуть кабинет не разнёс. И нашатырь для него приготовьте, вдруг не выдержит.

Через несколько секунд возле меня оказывается Богдан. Он одетый в специальную одежду, на лице маска. А глаза… В них такой коктейль!

Ко мне он не подходит, послушно занимает место чуть дальше, куда ему указывают. Мы сплетаемся взглядами крепко-крепко, когда врач начинает свою работу.

37

Вы когда-нибудь видели, как разделывают свинью?

Я — нет. Но по ощущениям во время кесарева мне почему-то приходит именно эта ассоциация. Я представляла, что это происходит как-то… понежнее, что ли.

Но ощущения говорят об ином. И хорошо, что я не вижу этого. И, слава Богу, Богдан тоже. Всё скрыто за ширмой.

Буквально через минуту после начала, я слышу негромкое кваканье, которое через несколько секунд превращается в крик. Оно доносится сначала будто через вату — так я осознаю, что это первый крик моего ребёнка.

— Ну здравствуй, малыш, — шепчу и чувствую, как по вискам стекают слёзы.

Малыша приподнимают наш ширмой, показывая нам с Богданом. Он такой маленький, такой красненький, весь поморщенный, как старичок. Я вижу фиолетовую пуповину, замечаю, как подрагивают его тоненькие ножки.

Я смотрела фотки в интернете, на которых были изображены пухлощёкие карапузы, и только потом до меня дошло, что им месяца по три уже, как минимум. А рождаются они такие вот. А мои ещё и вдвоём там, места совсем мало же было бедняжкам.

Я перевожу взгляд на Богдана и улыбаюсь — настолько искренний восторг светится в его глазах. Настолько чистые это, неподдельные эмоции. Такие ни в одном кино не сыграть даже самому талантливому актёру.

Над малышом у столика колдуют два доктора, или, возможно, это медсёстры. А он всё пищит и пищит, будто котёнок, потерявший мамку.

— Я тут, зайчик, — тихо шепчу.

Мне так хочется увидеть его ближе, прикоснуться.

— Девочка, два триста, — объявляет детская медсестра. — Рост сорок пять.

Дочка! Здравствуй, моя девочка. Теперь ждём сыночка.

Малышку достали так быстро, а мальчика всё никак. Минута проходит, две, три. Я начинаю нервничать. Аппаратура пикает быстрее, и я даже не сразу понимаю, что это моё сердцебиение. Начинает подташнивать и немного кружится голова.

Анестезиолог внимательно отслеживает показатели приборов, но молчит. Значит, нормально?

— Где второй? — тихо спрашиваю у него. — Спросите у хирургов, прошу вас. Где мой мальчик?

— Карина, постарайтесь успокоиться, — отвечает врач спокойно, но сам снова бросает взгляд на монитор. — Они сами всё скажут, не будем мешать.

Секунды кажутся вечностью. Одна-две-три. В голове пусто, в груди давит. Время будто кто-то на паузу поставили. Я бросаю встревоженный взгляд на Богдана, а тот в ответ ободряюще подмигивает, но вижу, что тоже напряжён и сосредоточенно наблюдает за краем ширмы.

И лишь когда раздаётся ещё один писк, более слабый и тихий, но для меня такой же оглушительно важный, как и первый, я выдыхаю и прикрываю глаза от облегчения.

— Пацан, — комментирует врач-хирург, приподнимая малыша над ширмой и демонстрируя нам. — Беглец, блин.

Не знаю, что это значит, не совсем понимаю, куда он там мог в животе от них убегать. Но раз сказали, значит, мог.

— Два килограмма восемьдесят граммов, — объявляет медсестра через минуту. — Рост сорок три сантиметра. Хорошие двойняшки, крепенькие, хоть и рановато. Мама молодец.

И так приятно становится.

Я улыбаюсь и смотрю на Богдана, он подмигивает, тоже улыбается — не вижу под маской, но по глазам догадываюсь. И показывает большой палец вверх.

— Папа тоже у них молодец, — шепчу.

— Да мы заметили, — усмехнувшись, отвечает мне анестезиолог.

Дальше врачи работают со мной. Я ничего не чувствую, кроме лёгкого головокружения.

А потом две медсестры подносят ко мне детей. Они замотаны в пелёночки, видны только красные личики. Я поворачиваюсь и прижимаюсь губами сначала к одному горячему лобику, а потом ко второму.

— Мы дали им молозиво, которое вы сцедили перед операцией.

— Там же капли.

— Им достаточно, — улыбается медсестра. — Через пару часов принесут кормить.

— Так скоро?

— Да. А чего ждать? Детишки они жить хотят, а значит, есть.

Она такая милая. Это приятно. И пусть я больше не увижу её, скорее всего, не узнаю даже имени, но мне она в данный момент очень близка. Потому что в её руках моё дитя.

Я снова смотрю на Богдана. Он ждёт. Терпеливо, но с нетерпением, если можно так вообще выразиться. Тоже безумно хочет поздороваться с детьми.