Читать книгу - "Радость моя, громкоголосая - Наталья Соколина"

лишь неловко отвечал на поцелуи. Наконец она успокоилась и села прямо на пол, склонив пушистую головку ко мне на подушку. От неё сладко пахло нашими щенками, чуть-чуть — туалетным мылом со слабым цветочным ароматом и, я про себя улыбнулся, не то пирожным, не то шоколадными конфетами, на которые её, конечно же, соблазнила Софья.

Я поцеловал её в кончик носа: — я жив, моя хорошая. У тебя заплаканные глазки, и мне горько, что я доставил тебе столько огорчений.

— Господи, Олежек, мне страшно вспомнить, что я пережила, — она содрогнулась, а я тяжело вздохнул.

— Родная моя, нам нужно поговорить, — я не знал, как подступиться к такому тяжёлому для меня разговору. Аллочка, нахмурившись, подняла голову с моей подушки, тревожно глядя мне в лицо.

— Наши несчастья не закончились, милая. — я прерывисто вдохнул и, как в прорубь бросился: — нам нужно развестись.

— Что? — она с недоверием отстранилась от меня, — Олег… ты что??

Я прикусил губу, собирая всё своё мужество: — Алла, моё ранение оказалось тяжёлым. Карен уже сказал, что я обречён всю оставшуюся жизнь провести в инвалидном кресле. У меня не действуют ноги и я их совсем не чувствую. — Она молчала, глядя на меня расширившимися, потемневшими глазами. Кровь отлила от её лица, но губы были крепко сжаты. Я заторопился, спеша сказать всё, что хотел:

— мы разведёмся, и ты снова выйдешь замуж. За хорошего здорового мужчину. Он будет любить тебя, почти как я… — Я не выдержал, отвернулся к стене и какое-то время усиленно моргал, пытаясь прогнать застилавшую глаза пелену. Усилием воли я взял себя в руки:

— нельзя, чтобы ты, такая красивая и молодая женщина, посвятила свою жизнь ни на что не способному инвалиду. — И вдруг у меня отчаянно вырвалось:

— ведь я даже не смогу…обладать тобою, как прежде! Любить тебя, как я мечтаю! Я смогу лишь ласкать и целовать твоё тело… а, да что говорить! — Опустошённый, я опять отвернулся к стене, ничего не видя и чувствуя себя раздавленным и уничтоженным, представляя всю глубину разверзающейся передо мною пропасти.

Ледяной голос моей жены вернул меня в реальность: — посмотри на меня, Олег! — скомандовала она, и я явственно услышал стальные нотки, характерные, как правило, для гневающейся Софьи.

Я нехотя повернул голову: моя Радость, насупившись, уперев в бока сжатые в кулаки руки, хмуро смотрела на меня, стоя посреди палаты.

— Развестись, значит?? Да ты дурак, каких свет не видывал!! — Вскользь я отметил, что уже второй раз за какой-то час меня называют дураком. Тенденция, однако. — Да я тебя.. — Я захлебнулся воздухом, позабыв выдохнуть. Моя любимая принялась поливать меня таким отборным матом…! Надо отдать ей должное: она не поминала моих родителей, но уж волков… всех мужчин разом и меня в частности… Поток самых грязных ругательств обрушился на мою бедную голову. Я лишь беспомощно, в растерянности открывал и закрывал рот, что подбросило в пламя гнева Аллочки дополнительного топлива. О, она вошла во вкус, и я отметил, что в коридоре затихли разговоры и шаги: народ внимательно слушал мою жену. Сдерживая улыбку, я попросил: — не кричи, пожалуйста.

Ох, лучше бы я этого не говорил.

— Я никогда не кричу, слышишь, ты, облезлая помойная шавка!! У меня громкий голос, и я не собираюсь меняться, потому что тебе, дураку, идиоту, недобитому плешивому псу пришла в твою тупую башку, годную лишь для ношения каски, такая же дурацкая тупая мысль бросить меня! Ты, мерзавец, распоследняя сволочь, я привяжу тебя проволокой к кровати, и ты никуда не денешься, понял?

— А проволокой-то зачем? — только и смог я вклиниться в этот нескончаемый поток.

— Чтобы ты не смог перегрызть её и сбежать от меня, — она резко замолчала, снова опустилась перед изголовьем и прошептала, крепко прижимаясь ко мне: — я люблю тебя, Олежек.

Я потёрся щекой о её висок, неловко нашёл губы: — мы что-нибудь придумаем, моя громкоголосая Радость. Обязательно придумаем. Я тоже люблю тебя.

Глава 21

Нора просто не смогла удержаться и не пойти, когда прилетел вертолёт с тяжело раненным Олегом. Ей было неловко, на неё косились, но, упрямо закусив губу, девушка вместе с другими жителями города с самого утра топталась на небольшой площади у больницы, хмурясь, когда встречалась с направленными на неё любопытными взглядами. Она не подошла к бывшим коллегам, молчаливой плотной группой застывшим по центру площадки. Они были ей не нужны. Ей никто не был нужен. Отныне она одна: работа, небольшая съёмная комната у одинокой пожилой волчицы, скромный ужин, холодная бездушная ночь и опять утро, не сулящее радости. Она не старалась сойтись с кем-то поближе, подружиться, лучше узнать окружающих. Её сердце ожесточилось и замерло, и Нора, как механическая кукла, изо дня в день повторяла назначенный ей ритуал. Лишь иногда мелькала мысль о Софье Гранецкой. Ей была интересна эта человеческая женщина, подчинившая волчью стаю. Но Софья постоянно занята, а уж в связи с ранением Олега она, как говорили, даже дома не появлялась — переехала жить к убитой горем подруге.

Толпа на площади загудела, стала раздаваться по сторонам, освобождая центр. Погружённая в свои мысли, Нора не услышала шума летящего вертолёта и увидела его лишь тогда, когда он стал заходить на посадку. Осторожно опускался, и ей пришло в голову, что экипаж отчётливо понимает, сколь драгоценный и хрупкий груз им доверен. Но толпа, замерев, затаила дыхание, как будто чьё-то неосторожное движение или вздох могли прервать тонкую нить жизни, едва теплившейся в полярном волке.

Она издалека наблюдала, как бывшие коллеги подхватили носилки, поданные им из люка и слаженно, единым плавным бЕгом, торопливо понесли их к широко распахнутым дверям больницы.

Люди перевели дух, заговорили. Какая-то возня и женские крики раздались впереди, и Нора увидела, как бьётся в мощных объятиях Дениса и отчаянно вопит громкоголосая Олегова жена. Она разглядела её заплаканное лицо, некрасиво раскрытый в крике рот. Рядом появилась Софья, с жалостью посмотрела на женщину и что-то сказала Денису. Тот, не мешкая, легко подхватил её, бьющуюся, вопящую, на руки, прижал к груди и чуть не бегом устремился вслед за носилками, которые уже вплывали в темноту приёмного покоя. Двери захлопнулись за вошедшей следом Гранецкой, и народ, переговариваясь, стал расходиться.

Неожиданно для себя Нора поняла, что завидует всем им, пришедшим на площадь встретить Олега, переживающим за его жизнь, сочувствующим его жене. И эта отчаянная крикунья, рыдающая в голос, уверена в их поддержке, в их сострадании и жалости.