Читать книгу - "Ярлыки - Гарольд Карлтон"

— О Элистер… как хорошо!

Он покусывал и сосал, соизмеряя это с ритмичными движениями тела. Это было необыкновенно. Она почувствовала, как в ней стали разгораться первые волны наслаждения. Кончик его языка ласкал ее ухо, он тяжело дышал. Но тело его не останавливалось ни на мгновение.

— О Господи, Элистер, это великолепно!

Он сменил ритм и теперь качался сильнее, вверх-вниз, с ускорением движений. Она следовала за его телом, сжимая руками его узкую талию, потом опустила их ниже, просунула между ягодиц и стала там ласкать.

— Господи! — Что-то начало происходить в ней, предвестье того взрыва, который должен был наступить. Потом оно перешло в поток страсти, который охватил ее всю таким наслаждением, о котором она и не подозревала.

— Элистер! Это произошло! Господи, это произошло! — вскричала она.

Услышав ее, Элистер совсем потерял голову. Он стал входить и выходить из нее с невероятной скоростью, яростно кусая ее груди, потом отрывался от них, время от времени погружая язык в ее рот, потом снова возвращаясь к соскам.

Они отчаянно бились друг о друга, удерживая один другого, словно в страхе утратить одолевающие их чувства и теряя всякий контроль над собой. Она или ее тело внезапно поняло, чего он хочет от нее: он хотел, чтобы она сжимала его, выдаивала его, схватывала каждый раз, когда он выходил из нее. Они взлетали над кроватью и сливались в воздухе, и так их настигла громадная, захлестывающая волна наслаждения. Она закричала, и слезы хлынули из ее глаз, она держала его за голову, в то время как он вылизывал языком ее лицо, словно обуреваемый жаждой щенок. Она ощущала напряжение его тела, которое подергивалось, словно пораженное молнией.

— Я кончаю, Мак! — завопил он, — я кончаю! Господи, а она всегда думала, что британцы такие сдержанные!

Те ребята из Бронкса стискивали зубы и сохраняли молчание, или мычали. Его крики вызвали и в ней новый накат наслаждения. Потом они замерли, тесно прижавшись друг к другу, словно удерживая удовольствие, пока оно не стихло. Тяжело дыша, они погрузились в глубокий сон при свете одной мерцающей свечи.

На следующее утро она проснулась в том же положении. Элистер спал на ней. Она взглянула на часы. «Господи, я должна быть в Бронксе в двенадцать!» Она бесцеремонно растолкала его и кинулась в крохотную душевую.

Быстро вымывшись, Маккензи натянула на себя измятую вечером одежду.

Она оставила Элистера полусонного, хотя способного выговорить:

— Ни пирога с сыром, ни струделя, ни французских тостов!

По дороге в Бронкс, сидя в мрачном вагоне метро, она осознала, что собирается сказать «да» братьям и отцу. Но она не позволит им использовать себя. Это она должна использовать их! И если повезет, ей никогда больше не придется подавать коктейли.

Друзья снова встретились в «Макмилланз» в последние дни сентября, чтобы начать занятия на втором курсе. Дэвид дочерна загорел на своей работе в Сиракьюсе, Маккензи устала и побледнела, проводя вечера в баре в качестве официантки. Она просила Майю вспоминать каждую деталь пребывания в Париже и все виденные наряды.

«Я поеду туда в один прекрасный день», — пообещала она себе, перелистывая альбом с зарисовками, сделанными Майей в Париже.

Однажды, сидя в кафе, Майя спросила ее:

— Ты не будешь считать меня чокнутой, если я скажу тебе, что подумываю о том, чтобы уйти после этого курса?

— Я присоединяюсь к тебе! — быстро сказала Маккензи. — Несмотря на всю мою интуицию, я решила открыть бутик вместе с моими братьями при поддержке отца. Они-таки допилили меня. Я сказала им, чтобы они начали подыскивать место. Но они так цепляются за дешевизну, что им потребуется несколько месяцев, пока они доберутся до Манхэттена.

— А я хочу работать в Париже, — сказала Майя. — Хоть подмастерьем, кем угодно. Я знаю, что это сумасшествие, но не могу выкинуть из головы Филиппа Ру.

— Хорошо, тогда напиши этому парню! — воскликнула Маккензи. — Я это делала, и взгляни, чего добилась! — Она широко раскрытыми глазами обвела кафе. — Лучший столик в самом ерундовом кафе в городе! — Они захихикали. — Нет, Майя, в самом деле, ты не представляешь, как много можно добиться от людей с помощью по-настоящему честного, искреннего, льстивого письма.

— О'кей, так и сделаю, — пообещала Майя и тут заметила, как задумчиво Маккензи смотрит на свой недоеденный пирожок.

— Я не смею даже просить кусочек еще, — вздохнула Маккензи.

— Элистер?

— Да. Ах, Майя, как я хотела сказать тебе, что влюблена. Я хотела, чтобы любовь была сплошной романтикой. Но это по-настоящему… грандиозный секс! Никогда раньше у меня не было действительного грандиозного секса. Это что-то совершенно новое.

Майя почувствовала, что вспыхнула. Что бы подумала Маккензи, если бы узнала, что ее любовная жизнь сводится к разглядыванию портрета Филиппа Ру из «Элли», помещенного в рамке на тумбочке возле ее кровати?

Семестр пролетел быстро. По-прежнему самым напряженным образом работал Дэвид, самым сумасшедшим — Маккензи, а Майя самым тщательным образом изучала концепции высокой моды. Она написала Филиппу Ру. И решила, что если он ответит ей в тоне, который она сможет интерпретировать как достаточно приемлемый, то она попытается уговорить Уэйленда финансировать ее вторую поездку в Париж.

Приближалось Рождество, и она знала, что Уэйленд планирует организовать свой ежегодный прием. Но она подслушала, как он по телефону описывал его Колину как сборище бездомных и заблудших. Включая меня, подумала она. Это угнетало ее, она стала плохо спать. Нью-Йорк теперь невыносимо нервировал ее, эти завывания сирен полицейских и пожарных машин, этот вид кирпичной стены из окна ее спальни, сознание, что ее мать живет отдельно, в нескольких сотнях ярдов от нее, что Дэвид по-прежнему влюблен в нее. Она не знала, как справиться с этим: вселить в него мужество ждать, или наоборот, отдалить от себя, или найти еще какой-то вариант. Его восхищение было для нее источником тепла. Взгляд его глаз был единственным проявлением любви, которое она ощущала, если не считать теплых объятий Уэйленда, которые в расчет не брались.

— Ты должна знать, Майя, — советовала ей Маккензи во время одной из их бесконечных дискуссий в школе, — что, если ты чего-то хочешь достаточно сильно — чего угодно — ты можешь добиться этого. Я в этом уже убедилась в своей жизни.

— Я хочу жить в Париже, — страстно сказала Майя, — я только об этом и думаю все время.

Маккензи закурила и глубоко затянулась.

— Если я смогла сбежать из Бронкса, — сказала она, — то ты сможешь сбежать из Манхэттена.

Майя колебалась:

— Я не знаю…

— Ох, Майя! — воскликнула Маккензи. — Решайся! Сделай то, что я сделала! Поддай под зад свою жизнь! Ты не пожалеешь об этом!