Читать книгу - "Тайная жизнь непутевой мамочки - Фиона Нилл"

Мы необычно молчаливы. Эмма мрачно сражается с ведерком мидий: чистит их, вкладывая в это занятие всю свою злость.

— Сегодня у меня был плохой день, — наконец выдавливает она. — Мне пришлось звонить родителям одного из наших корреспондентов в Ираке и сообщить им, что их сын был убит из засады. Я не хочу говорить об этом. Эти мидии — суки, не хотят чиститься, волосатые твари!

— Может быть, если взять что-то побольше, чем зубная щетка, будет проще? — тихо говорит Кэти.

Неприятности Эммы всегда вселенского масштаба по сравнению с моими и включают обычно важные международные события. Все, что угодно, — от цунами до гражданской войны. Впечатляющие проблемы. То, что моя свекровь без спросу распределила трусы моего мужа по цветовой схеме, не спросив при этом, можно ли ей войти в нашу спальню, вряд ли с этим сравнится.

Я осматриваю кухню, предоставившую приют кофейной машине «Гаджиа», миксеру «Китчен эйд» и двухсекционной посудомоечной машине. Правда, использовалась обычно лишь одна из двух секций. Все это замышлялось с поистине грандиозным размахом, и теперь, поднимаясь на стремянку, чтобы открыть дверцы буфета, находящиеся вне досягаемости простых смертных, заглядывая в огромный холодильник в американском стиле, который пуст, если не считать в нем большого количества бутылок белого вина — пилюньи-монтраше, как гласят этикетки, — и пакетика сухофруктов, Эмма выглядит так, будто находится в Бробдиньяге[44]. Она выглядит даже миниатюрнее, чем всегда, и необычно по-домашнему — в фартуке, с зажатой в кулаке деревянной ложкой, как ребенок, который впервые держит вилку. Я даже не могу вспомнить ни разу, чтобы я ела пищу, приготовленную ею.

— Что мы будем есть? — спрашиваю я.

— Мидии. За ними последуют поджаренные на сковороде в небольшом количестве жира эскалопы, — отвечает она, хмуро поглядывая на поваренную книгу Джейми Оливера и выстраивая новенькие кастрюли «Ле Крузет» на гранитной рабочей поверхности.

Что можно сказать о том, кто никогда не готовит, но выбирает рецепты, на которые отважится не всякий повар-профессионал? Она засовывает все в духовку и захлопывает дверцу, чересчур сильно.

— Давайте-ка присядем и выпьем. Это тяжелая работа — быть богиней домашнего очага. Не понимаю, как тебе удается выдерживать все это, имеете взятое, Люси, — вздыхает Эмма, устремляясь в противоположный конец комнаты и плюхаясь на устрашающих размеров диван. Ее туфли на каблуках-рюмочках громко цокают по литому цементному полу.

Я без толку потратила множество часов, объясняя Эмме, что нельзя присваивать мне статус богини домашнего очага, по причине того, что существует большое количество областей, где я терплю неудачу, пока, наконец, около года назад не осознала, что для нее просто важно поддерживать в себе эту иллюзию. Когда она просматривает новости на мониторе в своем стеклянном «стакане», я знаю, что она мысленно видит меня в цветастом переднике от Кэт Кидстон, вынимающей из духовки сдобные булочки, которые мы сделали вместе с детьми, и прикидывающей, как бы получше их украсить — сложная работа, включающая приготовление разноцветной глазури, небольшого количества серебристых шариков и посыпание крошками.

Эмма любит наделять своих друзей чертами, которые имеют мало общего с действительностью, но они всегда положительные, что делает эту ее особенность вполне терпимой. Поэтому в ее представлении я — очаровательная, хрупкая мать троих детей, с положительным банковским сальдо, опрятным домом и дружными детьми. Это картинка, нарисованная основными цветами, ибо мысль, что кто-то из нас может вести тусклое, нения гное существование, для нее неприемлема. Она во все поверит, и это ей как-то помогает. Странно, но иногда и я, уверовав в этот миф, начинаю чувствовать себя хорошо.

— Ну и как совместная жизнь по отдельности? — спрашиваю я ее, предчувствуя отчет в розовых тонах, наполненный остроумными замечаниями и забавными историями.

— Хорошо, что кровать, наконец, прибыла — это счастье! Иногда я просыпаюсь ночью, и Гай лежит рядом со мной, и я так взволнована, что не могу снова заснуть. Я не хочу тревожить его, потому что не хочу, чтобы он уходил, но, несмотря на это, я испытываю ужас оттого, что если я не отправлю его домой, его жена обо всем догадается. А в другие моменты я чувствую себя немного певчей птицей, заключенной в клетку. — Она сбрасывает туфли и расстегивает верхнюю пуговицу на джинсах. — И мы по-прежнему ходим в гостиницы в обеденный перерыв — это привычка, которую трудно сломать. Я провожу слишком много вечеров, ожидая его звонка, поскольку я почти никого в этом районе не знаю. Я избегаю планировать что-либо, на случай если у него появится возможность сбежать с работы и придумать оправдание для жены. А потом, как только он появляется, я забываю, что я чувствовала, и готовлю изысканные блюда, пью много вина и занимаюсь фантастическим сексом.

— Все это звучит весьма привлекательно, — говорю я, поскольку в значительной степени это так и есть, и это то, что хочет услышать Эмма. Она бы не хотела, чтобы мы останавливались на образе певчей птички. Однако в ее голосе слышится легкая неуверенность. Ее голос довольно явно дрожит.

— Я не могу не думать о том, что эти отношения являются ущербными с самого начала. Неполноценные отношения, которые никогда не перерастут во что-то другое, — продолжает она. — Мы существуем только в пределах этой квартиры. В те редкие моменты, когда мы бываем вместе вне этих границ, где-то на людях, мы даже не можем прикоснуться друг к другу. Хотя это же делает отношения более яркими, когда становится можно. Давайте обедать. Должно быть, уже все готово. Я больше не могу переносить звука собственного голоса.

Мы идем к кухонному столу, чтобы отведать яств, приготовленных Эммой. Рядом с каждой тарелкой — полный набор приборов: нож, вилка, два стакана — один для воды, другой для вина. Хлеб, нарезанный тонкими ломтями, лежит в корзинке посреди стола и уже собирается черстветь. Есть что-то вымученное в этих потугах, словно она собирается пометить эту новую территорию, которая на самом деле ей не принадлежит. Все словно взято на время, из чужой жизни.

В мидиях все-таки остались песок и остатки волосков, эскалопы пересушенные и жесткие: Эмма сунула их в духовку, вместо того чтобы быстро обжарить на сильном огне. Несколько минут мы сидим в дружном молчании. Я жую эскалоп правой стороной зубов — до тех пор, пока мышцы щеки не начинают просить пощады, и меняю сторону. Когда мы обнаруживаем, что они устойчивы ко всем попыткам превратить их в более удобоваримое состояние, мы проглатываем их, запивая большим количеством красного вина. Как будто принимаем витаминную добавку.

— Не стоит притворяться, повар из меня никудышный, — говорит Эмма со смехом, будто убедившись, что одна из ее отличительных черт не подверглась изменению, и она этому рада, — В действительности в основном готовит Гай. Дома жена не подпускает его и близко к кухне.

За этим кухонным столом могли бы разместиться четырнадцать, а возможно, и шестнадцать человек. Он весь такой новенький, что я начинаю тосковать по своему старому, в сплошных отметинах столу, с его щербинками и бороздками от детских упражнений с вилками и ножами. Он хоть не щеголеват, но имеет свою историю. Мы угнездились на одном конце стола, и это заставляет нас ощутить странное одиночество. Я не могу представить себе Эмму, как она ест тут одна, хотя она завтракает здесь каждое утро. На столе можно увидеть разные части Лондона, если вам посчастливится сесть со стороны, граничащей с плитой. Возможно, это некая компенсация.