Читать книгу - "Месть за моего врага - Алексин Фарол Фоллмут"

сопротивляться, замерев, поражённая тембром его голоса. — На твоём месте, Саша, я бы тоже хотел уничтожить всё на своём пути. Я понимаю. Но если ты можешь быть для меня пламенем, тем, что ты есть, тогда я хочу, чтобы ты горела ради меня. Понимаешь? Я буду рядом, если ты захочешь, — прошептал он, и его голос коснулся ее сердца. — Хочешь, чтобы я был рядом, Саша, чтобы оберегал тебя? Я сделаю это. Но если я прошу чего-то настоящего, чего-то сокровенного — например, узнать, как ты предпочитаешь, чтобы к тебе прикасались, — твердо сказал он мужским голосом, голосом любовника, — узнать то, что, уверен, я никогда не смогу выбросить из головы, тогда позволь мне быть эгоистом. Позволь представить, что ты здесь ради меня, даже если я никогда…

Он замолчал, когда она снова поцеловала его, беспокойными пальцами теребя его пальто.

— Сними это, — хрипло потребовала она, и он возмущенно уставился на нее сверху вниз.

— Ты что, не слушала? — потребовал он ответа, но она только высвободилась из его объятий, стягивая свитер через голову и наблюдая, как он опускает взгляд. — Я… Саша… Саша, я только что сказал…

— Ты хочешь, чтобы я сгорела для тебя? — спросила она. — Тогда смотри, как я горю. — Она стянула пальто с его плеч, позволив ему упасть на пол, и принялась возиться с пуговицами на его рубашке, каждым неловким движением пальцев задевая кожу под ними. Она чувствовала каждый удар его сердца, как подтверждение своих действий, ее руки были одновременно полны уверенности, но в то же время тряслись от волнения.

Он наблюдал за ней, почти не двигаясь, пока она медленно спускала рубашку вдоль его рук.

— Сейчас самое время, Лев, — сказала она нетерпеливо, и он мигом отреагировал, вытянув руки, чтобы обвить ее талию, как только она их освободила.

Поцелуй между ними был крайне откровенным, а остальная часть разговора перешла в прикосновения. Он просил разрешения, и она давала его, прижимаясь бедрами к его бедрам; она умоляла его, и он уступил, притянув ее к себе, чтобы быть к ней еще ближе… Она вспомнила его первый поцелуй, как легко это было, как трудно, как необузданно и как беспощадно нежно. Сейчас было то же самое и даже больше, тысяча крошечных землетрясений; когда его руки скользнули к изгибу ее бедер, и она вздохнула между его губами, в момент трепетной нежности.

Он откинул голову назад, не сводя с нее глаз.

— Утром я стану твоим врагом, — прошептал он. Справедливое предупреждение.

Его рука скользнула по её лопатке, пальцы прошли вдоль позвоночника и поднялись вверх, одержимо притягивая ее.

— А я твой враг уже этой ночью, — ответила Саша и поцеловала его снова.

III. 4

(Вина)

Стас Максимов всегда старался не замечать некоторых вещей; порой это было необходимо, ведь он был мужем Марии Антоновой и, следовательно, был посвящен в хитросплетение тайн Бабы Яги. Как колдун Боро, он понимал, что его жена многое скрывала от него, отвечая на вопросы с лукавой улыбкой: «Ты правда хочешь знать, Станислав?» — и он, без колебаний, отступал, не желая вмешиваться. Он никогда не планировал предавать жену.

Однако были моменты, когда игнорировать происходящее было невозможно, даже для него.

— Что бы ты ни задумала, Яга, — тихо произнёс Стас, кладя руку на плечо тёщи, которая возилась с травами, — прошу тебя, не делай этого.

Яга никак не отреагировала. Она была гордой женщиной и, хотя относилась к нему с определённым уважением на протяжении его брака с Марьей, никогда не стремилась оказывать ему услуг. Для неё он был лишь мужем её любимой дочери, и этим всё сказано.

В этом отношении, как и во многих других, ему не было места в её сердце, но Стас всё же надеялся, что она его услышит.

— Я люблю свою жену, — тихо напомнил он, чувствуя мучительную боль от этих слов. — Любил. Я очень любил свою жену и буду оплакивать ее так же сильно, но ничего хорошего из этого не выйдет. Не превращай ее жизнь в повод для мести и, умоляю, не делай из неё монстра, Яга, пожалуйста…

— Она не любила тебя, — холодно произнесла Яга, и это прозвучало как жестокий удар. — Не так, как она любила меня или своих сестёр, — продолжила она, выдержав паузу. — И уж точно не так, как она любила Диму.

Стас вздрогнул. В свое время он достаточно наслушался о Дмитрии Фёдорове, человеке, которого он почти не знал, но которого всеми силами старался не ненавидеть — правда, безуспешно. Имя Дмитрия использовалось только как оружие, и это было последнее, что он хотел слышать сейчас, оплакивая свою жену.

«Я обещаю тебе, что больше никогда его не увижу», — как-то сказала Марья Стасу, когда они еще только начинали встречаться. — «И ты можешь верить мне, хотя бы потому, что, если это произойдёт, я, возможно, вообще к тебе не вернусь.»

— Она любила меня, — осторожно поправил Стас. В конце концов, они прожили вместе целую жизнь, и за все эти годы Мария ни разу не произнесла имени Дмитрия Федорова вслух. Почти двенадцать лет она была его партнёром, женой, другом и любовницей. Как бы ни выглядело её прошлое, она ни разу не подвела его.

Ни разу.

— Она любила меня, — повторил он, — и я знаю, что ты не стала бы обесценивать нашу совместную жизнь только потому, что страдаешь, Яга. Да, может быть, её любовь ко мне была не такой, как к Дмитрию Федорову, но есть и другие виды любви. Есть более совершенная любовь, — сообщил он ей, — та, что придаёт нам сил, а не отнимает жизнь и рассудок.

— Это не твоё дело, Стас, — оборвала его Яга. И тут в дверях появился Иван, телохранитель Марии.

Стас обернулся, на мгновение взглянул на него и тут же отвёл взгляд, чувствуя, как его желудок скрутило от боли при виде страдания на лице другого мужчины.

Очевидно, было много мужчин, которые любили жену Стаса. Достаточно тяжело быть вторым после Дмитрия Федорова, но представить себе такую безнадежность, как в случае Ивана… невозможно. Он задумался: смог бы он сам любить её так же, зная, что в её жизни есть не один достойный мужчина, а двое?

Да, вероятно, смог бы. И ему было невыносимо видеть, как ясно это написано на лице Ивана.

Стас Максимов, который всегда считал, что ему повезло стать избранником Марьи Антоновой, вновь пережил удар от осознания того, что ее больше нет.

Никто не мог понять его боль в