Читать книгу - "Плохие мальчики не влюбляются - Эля Пылаева"

Разве я не могу просто ему нравиться?

Можешь. Наряду с другими.

Это мучительно. Снова. Значит, надо завязывать с общением. Второй заход я не вывезу. Я сейчас размазня… Я сразу же лягу и тихо умру.

Он делает меня еще слабее и уязвимее, чем я есть своей заботой. А мне нельзя сейчас.

Стуча зубами, заглядываю в окно гостиной в щель между портьерами. Мама нервно ходит к камину и обратно, с кем-то говоря по телефону. Устало кладет ладонь на лоб. Машет рукой, что-то объясняя собеседнику. Швыряет его на диван. А потом хватает снова и начинает кому-то звонить.

Я не чувствую ни жалости, ни сожаления. Только желание скорее исчезнуть из ее зоны доступа.

В остальном, мне пусто и равнодушно. Обхожу дом. Мой балкон, к сожалению, закрыт изнутри. Поднимаюсь по пожарной лестнице. Толкаю ногой фрамугу в комнату отца. Отталкиваясь от лестницы, перехватываюсь за пластик. Повисаю, срывая в кровь ноготь. Из глаз фонтаном брызгают слеты. Вскрикнув, сжимаю челюсти. В глазах от боли темно, но я держусь. Полечу вниз, мне конец. Там железные мокрые ступеньки. Переломаю ноги.

Медленно дышу, как при растяжке. Больно — это не повод остановиться. Это значит результат близко. Подтягиваюсь, ныряя головой внутрь. Еще немного усилий, и я спрыгиваю с подоконника на пол.

Сворачиваюсь на холодном кресле. Эта комната не обогревается. И недолго реву, шмыгая носом и жалея себя. Ладно, достаточно уже. Ты же хорошо провела вечер. Разве это не стоило этой боли?

Смотрю на себя в зеркало. Взрослая уже… Я справлюсь.

Шарюсь в столе, в поисках какой-нибудь аптечки. Но нахожу только белый носовой платок. Шелковый! С вышивкой какого-то бренда. Мать всегда жаловалась, что отец спускал кучу денег на дорогие шмотки и вещи. Безжалостно пачкаю платок в крови, обматывая палец.

Открываю дверцу шкафа-купе. Обыскиваю карманы, всякие выдвижные ящички в поисках чего-нибудь ценного. Пара золотых зажимов для галстука, запонки, толстое кольцо… платина? На белое золото не похоже. Брендовый новый ремень. И портмоне из змеиной кожи. Увы новое и в нем ни копейки. Немногочисленные деньги я уже все повытаскала, когда была маленькая. Рассовываю улов по карманам.

В глубине шкафа есть еще встроенный в стену сейф. Но его не открыть. А может он и пуст. Зачем ему оставлять там что-то, если он не планирует возвращаться?

Холодно.

Надеваю один из свитеров с горлом. Закатываю рукава. Он мне до колен. Открываю изнутри массивную дверь, поправляю замок и захлопываю.

В комнате засовываю в рюкзак свои вещи. Все школьное осталось в школе, я не успела их забрать. Оглядываю комнату. Наверное, я сюда уже больше не вернусь.

Достаю из шкафа свой гимнастический купальник для выступлений. Прижимаю к груди. Он очень красивый. Я люблю его. Это часть меня. Как оставить?! Он сшит на деньги от моих премий, в конце концов. Аккуратно складываю и упаковываю в рюкзак. Оставлю на память.

Школа до конца года оплачена. Потом… Потом будет видно.

Переодеваюсь в школьный костюм.

Стоя перед зеркалом глубоко дышу. Сейчас будет сложно. Сейчас я сделаю то, о чем мечтаю уже года три.

Забираю пакет с кроссовками. Спускаюсь по лестнице.

— Есть какие-то новости? — устало спрашивает по телефону мать.

Отодвигая штору, выглядывает в окно.

— Что значит — дождаться с утра?! Что значит, уже взрослая? Не могла она… Нет, что-то случилось! Вы обязаны искать!

— Мама.

Дернувшись, оборачивается.

Нет, никакой радости на ее лице, что я нашлась не будет. Ее лицо идет пятнами от ярости.

Застыв на последней ступеньке, я поправляю рюкзак.

Делает шаг в мою сторону, осатанело оскаливаясь.

— Предупреждаю сразу. Если ты меня ударишь, я больше не буду крушить дом. Я ударю в ответ.

— Что?! — задыхается она от ярости. — Что ты, тварь, сказала?!

И дальше я говорю то, что уже раз пятьдесят произнесла внутри. Я это репетировала, подбирала слова. Но не могла сказать вслух, потому что сама не верила, что смогу. А теперь верю.

— А еще я ухожу. На соревнования не поеду. Заниматься больше не буду. Если ты посмеешь забрать меня из школы, я пойду в социальную опеку, в полицию, к врачам, в комиссию по допингу. Я тебя опозорю. Я скажу, что меня заставляли пить стимуляторы и голодать. Годами.

Замерший взгляд мамы не двигается и смотрит мимо меня, плечи обессиленно опускаются.

— Иуда… — шепчет она с горечью.

Это не обижает меня и не трогает. Сгребаю со стены свои медали. Пульс в ушах оглушающе колотится в глазах темно. Мимо нее иду на выход.

Все…

Теперь я сама за себя и сама по себе. Никого больше нет.

Страшно…