Читать книгу - "Свои, родные, наши! - Елена Арсеньева"

Лиля ошеломленно покачала головой. Такие руки бывают только у наркоманов, которые прочно сидят на игле! И Герман – один из них?!

– Но как, как ты докатился до такого? – возмущенно прошептала она. – Опять твоя увлекающаяся, творческая натура?

– Меня уволили, – сдавленно выговорил Герман.

– И неудивительно! – рассердилась Лиля. – Ну кто будет терпеть наркомана в прямом эфире?!

Герман вдруг закрыл лицо руками, и вид его искалеченных пальцев – искалеченных из-за нее! – заставил сердце Лили сжаться от жалости.

Он взглянул сквозь решетку из пальцев:

– Не только наркомана…

Лиля смотрела непонимающе, тогда Герман взял со стола какую-то смятую бумагу, потряс ею:

– Посмотри, вот результаты анализов. Сделали еще неделю назад. Я с тех пор и пью.

Он поднес к губам стакан с коньяком, глотнул, передернулся:

– Тест положительный. Это СПИД…

Попытался расхохотаться, но смех оборвался тяжелым рыданием.

Лиля смотрела ошеломленно. Медленно поднялась, шагнула назад…

– Лилечка, – Герман, тяжело всхлипывая, протянул к ней руки, – я понимаю, что я перед тобой виноват. Но ты же ангел…

Вдруг сполз с дивана, упал на колени:

– Пожалуйста, не бросай меня! Я боюсь… Я умирать один боюсь! Мне страшно! Лиля, пожалуйста…

Его глаза были полны такого непередаваемого, никогда ею не виданного ужаса, что Лиля только и могла, что пробормотала:

– Ну как же так?!

Осторожно погладила Германа по голове. Как она любила его когда-то! Сколько глупостей натворила из-за него, сколько счастья и горя узнала благодаря ему. Она родила от него дочь. И вот теперь этот полутруп молит ее о прощении. Жалость – страшная жалость! – стиснула сердце. Лиля не могла его оттолкнуть…

Лиля пробыла у Германа до глубокой ночи. Накормила его, уложила спать. Он был слаб и измучен, как ребенок. Заснул с трудом, уложив щеку на ее руку…

Уйдя из его дома, Лиля долго бродила по набережной Темзы, принимая решение, от которого слезы лились по щекам. Ей казалось, что сейчас она берет собственную жизнь – и ломает ее. Лиля физически ощущала, как трескаются, лопаются, рассыпаются в прах все ее надежды, мечты, взлелеянные годами страданий в этой чужой, ненужной ей стране. Но она не могла сейчас принять другое решение.

Она смирилась с этим, как смиряется приговоренный к пожизненному заключению. И все-таки, жалея себя, Германа Лиля жалела еще больше, потому что он был приговорен к смерти.

Не выдержав больше одиночества, она подошла к телефону-автомату. Это были удивительные телефоны – из такого автомата можно было напрямую позвонить в любую страну мира. Набираешь код – и говори хоть с Парижем, хоть с Римом, хоть с Нью-Йорком, хоть с Москвой.

Лиля позвонила в Москву.

– Сережа… – проговорила она с трудом, и пальцы, державшие трубку, вдруг сделались ледяными от страха и необратимости происходящего.

– Лиля?! – радостно закричал Сергей. – Ну слава богу! Я звоню, звоню… Ты почему трубку не берешь?! Ты знаешь, я тут такую деятельность развернул! Ремонт в квартире устроил. Вам с Аришкой понравится. И еще я снял в Мисхоре дачу. У самого моря, представляешь? На два месяца!

Лиля свободной рукой неловко вытерла слезы.

– Лиля, ты чего молчишь? – насторожился Сергей. – Ты меня слышишь?

Она с трудом заставила себя заговорить:

– Герман… болен. Я остаюсь с ним. Я не приеду, Сережа…

– Лиля! – закричал он. – Лиля, не делай этого, прошу тебя, Лиля! Да пусть этот подонок хоть при смерти лежит! Ты пойми – тебе же больше могут не дать визу! Мы никогда не увидимся, Лиля!

– Я понимаю.

Собственный голос звучал неестественно – Лиля изо всех сил старалась не расплакаться. Надо было рассказать, что у Германа СПИД, но это было невозможно: Лиля понимала, что если произнесет эти слова, то сразу же зарыдает в голос, ударится в истерику, начнет звать на помощь, кричать…

Почему Сергей не ободрит ее? Почему не скажет, что все понимает, что он будет ее ждать, что когда-нибудь настанет день – и…

Нет, он снова повторяет эти ужасные слова: «Мы никогда не увидимся, Лиля!»

– Сережа, он безнадежно болен, – наконец выговорила она кое-как.

Но Сергей уже не слышал. Обида оглушила его.

– Понятно, – пробормотал холодно. – Понятно… В общем, ты, как всегда, выбираешь не меня. Только я этого больше терпеть не намерен. Ищешь предлог остаться? Оставайся! Я найду с кем съездить на море! Желающих будет достаточно! Вот! Вот, прямо сейчас в дверь звонят! Послушай!

И в самом деле – до Лили из-за тысяч этих километров, которые разделяли их, донеслось треньканье звонка…

Она повесила трубку.

Сергей шваркнул на аппарат свою. В дверь продолжали звонить.

Он медленно, тяжело прошел в прихожую, глянул в глазок.

Алина. Одно время они были вместе, потом расстались, потом… Потом мысль о Лиле вышибла из его головы все на свете. А вот сейчас открыть дверь – и…

И плюнуть на все! На ту вечную любовь! Забыться, отомстить!

Кому? Лиле? Или себе?

Звонки продолжались.

Сергей, шурша газетами, которыми был застлан пол, вернулся в комнату. Алина, конечно, слышала, как он ходит, поняла, что он дома, что не хочет открывать.

Звонки стихли. Ну да, наверное, она ушла.

А не все ли ему равно?!

Сергей тяжело рухнул на диван, уткнулся в газеты… Диван тоже был застелен ими.

Лежал, тупо приходя в себя от раны, от боли, не понимая, как будет теперь жить.

Вдруг… вдруг снова звонки. Телефон! Короткие гудки! Междугородка!

Сергей сорвался с дивана, схватил трубку и заорал, вне себя от горя и счастья:

– Лиля! Лилечка моя! Карамелька моя! Прости меня, дурака! Я был неправ, слышишь?

В трубке царило молчание. Но в ту самую минуту, когда Сергей испугался, что Лиля не станет с ним говорить, или что-то случилось со связью и она не слышала его слов, вдруг раздался насмешливый мужской голос – забытый, но такой знакомый, что у Сергея замерло сердце:

– Ну, если Сергей Морозов по-прежнему влюблен в мою сестру, значит, все-таки есть в жизни стабильность! Ну что? Не узнаешь?

– Костя… – не слыша себя, прохрипел Сергей. – Котька!

– Ну, здорово, целинник, ударник, звеньевой! – засмеялись там, на другом конце провода.

– Твою мать! – выдохнул Сергей. – Котька?

И умолк, боясь, что все это ему лишь чудится.

– Ну, чего молчишь? Я это, я!