Читать книгу - "Широкий Дол - Филиппа Грегори"

Когда человек в пятнадцать лет произносит слово «немедленно», он понимает это буквально. Именно поэтому смерть моего отца и наступила немедленно, уже на следующее утро после того, как из этого отвратительного яйца – плана Ральфа – вылупился его непосредственный поступок, точно порождение ночного кошмара. Именно поэтому и сам Ральф должен был умереть немедленно, пока у него на руках еще не успела высохнуть кровь моего отца.

– Значит, эта тайна принадлежит только нам двоим, – сказала я, – и умрет она вместе с нами. Но теперь мне пора идти. – Ральф помог мне встать и принялся заботливо отряхивать мое черное траурное платье, к которому прилипла солома. Опустившись на колени, он тщательно собрал каждую соломинку, каждую пылинку, способную меня скомпрометировать.

– Нам было бы гораздо лучше и удобней, если бы я занял коттедж Тайэка, – заметил Ральф, уже не сдерживая нетерпения. – Постарайся сделать так, чтобы твой братец поскорее, может даже завтра с утра, вышвырнул Тайэков из этого дома. Я не могу ждать, пока этот старик, наконец, умрет. И потом, он вполне может помереть и в приюте для бедных. Я бы хотел перебраться в его коттедж к празднику Богородицы. По-моему, теперь уже нет причины это откладывать. Пожалуйста, позаботься об этом, Беатрис.

– Конечно, – покорно ответила я. – Ты хочешь, чтобы я еще о чем-нибудь поговорила с Гарри?

– Ну, мне вскоре понадобится лошадь, – задумчиво сказал он. – Может быть, Гарри даст мне одного из гунтеров твоего отца? Я полагаю, сам он некоторое время никуда верхом выезжать не будет. И потом, вряд ли твоей матушке захочется держать этого коня на конюшне после случившегося, хоть он и был любимцем нашего сквайра. А жеребец отличный, и я бы хорошо о нем заботился. Так что ты могла бы сказать Гарри – пусть он мне его отдаст.

Когда я представила себе, что Ральф будет ездить на одном из дорогих породистых коней моего отца, меня вновь охватил гнев, и глаза мои стали холодны как лед от затаенной ярости, но улыбка, с которой я смотрела на Ральфа, осталась прежней. Пусть говорит, думала я, все это лишь слова и беспочвенные планы.

– Конечно, я ему это предложу, – тут же согласилась я. – Тебе ведь, наверное, захочется осуществить и немало иных перемен?

– О да, – задумчиво промолвил Ральф, – таких желаний у меня немало. А когда я стану тут хозяином, их будет и еще больше.

От слова «хозяин» у меня по всему телу пробежали противные мурашки, но я по-прежнему спокойно смотрела на Ральфа, не сводя с его лица своих зеленых глаз.

– Я должна идти, – снова сказала я. Он обнял меня на прощанье, и мы поцеловались. Это был долгий нежный поцелуй, и в итоге я, с трудом вырвавшись из объятий Ральфа, с рыданием уткнулась ему в плечо. От его грубой куртки из бумазеи так хорошо пахло – смесью запахов древесного дыма, чистого юношеского пота и неповторимого, разрывающего мне сердце запаха его кожи. Он был моей первой любовью, и знакомая боль внезапно вспыхнула в моей душе, и руки мои невольно обняли его крепко-крепко в яростном прощальном объятии. Да, я прощалась с этим сильным прекрасным телом, которое так хорошо знала и так сильно любила.

Прижавшись головой к груди Ральфа, я слышала, как быстро бьется его сердце, ибо в нем вновь разгоралось желание после нашего страстного поцелуя. Он нежно поцеловал меня в макушку и, приподняв за подбородок мое лицо, ласково спросил:

– Что это? Слезы? – И, наклонившись, точно кошка, умывающая котенка, по очереди слизнул с моих глаз соленые капельки. – Теперь тебе совершенно ни к чему плакать, милая. Теперь тебе никогда больше плакать не придется. Теперь у нас с тобой все пойдет по-другому.

– Я знаю, – сказала я, чувствуя, душа моя настолько переполнена болью, что вот-вот разорвется. – Я знаю, что теперь все будет иначе. Именно поэтому мне и грустно, любовь моя. Ах, Ральф, дорогой мой, все теперь переменится и никогда уже не будет таким, как прежде!

– Нет, Беатрис, но все будет гораздо лучше! – Он вопросительно посмотрел на меня: – Скажи, ты действительно ни о чем не жалеешь?

И тут я все-таки улыбнулась и сказала:

– Нет, я ни о чем не жалею! Ни сейчас не жалею, ни потом не стану жалеть. Что сделано, то сделано. Ты сделал это ради меня и Широкого Дола. И то, что сделаешь потом, тоже будет ради Широкого Дола. Нет, мой дорогой, никаких сожалений у меня нет. – Но голос мой все же предательски дрогнул, и Ральф крепче обнял меня и попросил:

– Не уходи, Беатрис, погоди еще немного. Ты такая печальная! Скажи мне, в чем дело.

Я снова улыбнулась, чтобы его подбодрить, но боль в груди, вызванная горем и тоской, стала уже столь сильна, что я боялась заплакать.

– Ни в чем. Все так, как и должно было бы быть, – сказала я. – А теперь прощай. Прощай. Прощай, мой дорогой.

Я действительно боялась, что не сумею собраться с силами и найти в себе достаточно мужества, чтобы расстаться с Ральфом, когда его глаза полны такой нежности, такого участия и такой веры в мою любовь. Я еще раз поцеловала его в губы – нежным, прощальным поцелуем – и вырвалась из его объятий, чувствуя, что оставляю с ним половину своей души. Я быстро пошла прочь, но потом обернулась, чтобы еще раз посмотреть на него. Он поднял руку в прощальном жесте, и я прошептала: «Прощай, любовь моя, единственная моя любовь», но так тихо, что он не смог бы меня услышать.

Я еще успела увидеть, как Ральф прошел по тропе к дому и нырнул в дверь, низко наклонив темноволосую голову, чтобы не удариться о притолоку. Спрятавшись в густых кустах рядом с тропой, я медленно, старательно досчитала до трехсот. Так, триста секунд. Теперь нужно еще немного подождать. Странная смесь любви и гнева кипела в моей голове; у меня просто темнело в глазах, такую боль вызывали эти противоборствующие чувства. Мне казалось, что фурии ворвались ко мне в душу – вместо того, чтобы погнаться за Ральфом, – и терзают меня, рвут на куски, заставляя чувствовать сразу две верности, две любви, две ненависти. Я даже негромко застонала, ибо мне было чисто физически больно, и вдруг перед моими закрытыми, зажмуренными глазами возникло видение: мимо меня несли через темный холл моего убитого отца. Я два раза глубоко, судорожно вздохнула и, широко открыв рот, изо всех сил пронзительно закричала, стараясь придать своему голосу как можно больше панического ужаса:

– Ральф! Ральф! Ко мне! Помоги мне, Ральф!

Дверь домика тут же распахнулась с грохотом, подобным взрыву, на тропе послышался топот ног, и я еще раз громко крикнула и услышала, как Ральф, резко свернув с тропы, ринулся на мой зов. Зашуршала толстая подстилка из опавшей листвы, и почти сразу последовал страшный лязг стальной пружины капкана, поставленного, чтобы ловить людей, и жуткий хруст ломающихся костей, похожий на треск полена под топором. Ральф издал нечеловеческий, хриплый вопль, в котором явственно слышалось удивление, словно он был не в силах поверить, что это случилось именно с ним. Услышав этот вопль, я не выдержала и рухнула на землю, ибо колени подо мной подогнулись. Я ждала, что Ральф снова закричит, но он больше не крикнул. Прислонившись головой к стволу дерева, я все ждала и ждала, но так и не услышала ни звука. Ноги меня совершенно не держали, но я понимала, что должна увидеть все своими глазами. Я должна знать, что действительно сделала это. Цепляясь ногтями за ободряюще знакомый серый ствол бука, я встала на ноги; грубая кора, к которой я прижималась лицом, не давала мне потерять сознание, пока я собиралась с силами, чтобы увидеть то… что непременно должна была увидеть.