Читать книгу - "Широкий Дол - Филиппа Грегори"

Я глянула на него из-под ресниц и улыбнулась.

– А мы все время будем жить здесь? – спросила я. – Или сезон[8]будем проводить в Лондоне?

Ральф вздохнул и с наслаждением вытянулся рядом со мной, подложив руки под голову, даже не подумав надеть штаны.

– Я еще не решил, – сказал он, тщательно подбирая слова. – С одной стороны, это было бы чудесно. Да и зиму провести в столице тоже неплохо, но как же тогда быть с лисьей охотой? Я же точно не захочу ее пропустить.

Я изогнула губы в улыбке и спросила, стараясь, чтобы в мои интонации не закралось даже капли сарказма:

– Так ты считаешь, что сможешь занять место моего отца? А ты уверен, что местное джентри тебя примет? Ведь все они прекрасно знают, что ты – всего лишь помощник егеря, сын цыганки Мег, брошенной своим беглым мужем.

Но Ральфа мои слова ничуть не задели. В данную минуту ничто не могло нарушить его самодовольства.

– А почему бы им меня не принять? – сказал он. – Я ничуть не хуже их собственных предков – какими те были дюжину поколений назад. Только я завоюю свое место в Широком Доле собственным трудом, а это поважней тех жалких усилий, которые прилагают они, желая занять более высокую ступеньку в обществе.

– Трудом завоюешь? – Я с трудом сдерживала рвущиеся наружу гнев и презрение, но голос мой звучал по-прежнему мягко. – Таким «трудом», как сегодня? Да, это немалый труд – убийство и невоздержанность!

– А, громкие слова! – пренебрежительно бросил Ральф. – Грех есть грех. С таким грехом на совести я рискну предстать даже перед Его судом. Любой на моем месте сделал бы то же самое. Но я готов предстать перед Судией один. Я не пытаюсь хотя бы отчасти возложить вину за это и на тебя, Беатрис. Все это задумал я, мне и расхлебывать все последствия. Я готов принять должное наказание за то, что совершил – хотя совершил я это и ради тебя, и ради нашего общего будущего, – но вина за содеянное лежит на мне одном как в нашем мире, так и в загробном.

Напряжение сползло с меня, точно змеиная шкура. Да, это его преступление, а я невинна.

– И ты сделал это совершенно один? – спросила я. – Тебе совсем никто не помогал? И ты ни с кем, кроме меня, об этом не говорил?

Ральф еще крепче меня обнял и нежно провел пальцами по моей щеке. Господи, он же понятия не имеет, что его жизнь висит на волоске! Понятия не имеет, что своими словами он уже разорвал этот волосок пополам!

– Я действовал один, – заявил он, и в голосе его слышалась гордость. – Так что в деревне не будет никаких слухов, никто не будет болтать языком, никто не будет показывать пальцем. Этого ни в коем случае нельзя было допустить. Вот я и не стал рисковать и брать себе помощника. Да я бы никогда и не пошел на такой риск – как ради себя самого, так и ради тебя, Беатрис. И особенно потому, что тут замешана ты. Я все сделал один. И никто ничего не знает, только ты и я.

Он снова коснулся моего лица кончиками пальцев – поистине драгоценная ласка, столь редкая у него. Я видела в его глазах, в его улыбке нежность и неторопливое, но уверенное прорастание той великой любви, которая будет продолжаться столько, сколько будут биться наши сердца – в одном ритме с биением сердца Широкого Дола. И, хотя в душе моей бушевал гнев, я почувствовала, как глаза мне обожгли слезы, а губы задрожали, когда я попыталась улыбнуться, глядя в полные любви глаза Ральфа. Разве могла я не любить его – кем бы он ни был? Он был моей первой любовью, он рисковал всем, чтобы преподнести мне самый величайший дар из всех, какие только способен преподнести мужчина: Широкий Дол.

Мое детство кончилось внезапно тогда, на дороге, влажным весенним днем, когда мой отец заговорил о том, что вскоре мне придется отсюда уехать. Заговорил о моем изгнании. Да, мое счастливое, безоблачное детство кончилось в ту минуту, когда я поняла, что отец отнимет у меня Широкий Дол и отдаст его Гарри, даже не подумав обо мне. Он тогда ни на мгновение не задумался о том, какую боль причиняет мне своими словами. Но, лежа в объятиях своего юного любовника, я чувствовала, как затягивается эта рана, ибо знала, что Ральф поставил на кон все, чтобы добиться обладания мной и Широким Долом. И слезы снова выступили у меня на глазах при мысли о том, как беспечно и храбро он вступил в эту опасную игру и какое сокрушительное поражение в ней понес.

У Ральфа была мечта, безнадежная, неосуществимая мечта, какую может лелеять только очень молодой и влюбленный человек. Мечта о том, чтобы мы поженились, несмотря на все условности, словно окружающий нас мир был тем раем, каким его описывают в сентиментальных романах – раем, где люди могут заключать браки только по взаимной любви и жить там, где им захочется; и единственное, что действительно важно для них, это страстная любовь и верность родной земле.

Это была мечта о будущем, которого у нас не было и быть не могло. Единственной и весьма глупой ошибкой, на которую, как выяснилось, оказался способен Ральф, было то, что он совершенно забыл о своем происхождении. Сколько бы мы с ним ни кувыркались в траве, на соломе или в зарослях папоротника, охваченные страстью, что бы я ни выкрикивала в приступе головокружительного наслаждения, как бы отлично он ни владел своим любовным оружием, он всегда оставался для меня просто слугой, сыном грязной цыганки. Тогда как я принадлежала к старинному роду Лейси. Лейси из Широкого Дола. Если бы это был не Широкий Дол, а любая другая земля, то я, клянусь, пожертвовала бы ею ради Ральфа. Если бы это была какая-то другая усадьба, я, наверное, придумала бы, как ввести его в свой дом. В любом другом доме Ральфу действительно было бы самое место на хозяйской кровати и во главе стола. Любое другое поместье было бы счастливо обрести такого хозяина, как Ральф.

Увы, речь шла не о любом другом доме и не о любом другом поместье. На кону был мой любимый Широкий Дол. И я никогда бы не допустила, чтобы в нем правило отродье проклятой цыганки.

Пропасть между Ральфом и мной была широка, как наша река во время разлива, и глубока, как наш мельничный пруд с зеленой водой. Я могла использовать Ральфа – например, ради удовольствия, – но его женой я не стала бы никогда. И как только ему могла прийти в голову мысль о том, что он когда-нибудь сможет мне приказывать, как собственной жене? Этими словами он, собственно, и поставил последнюю точку в наших отношениях.

И потом – как только он мог об этом забыть? – он же был цыганского роду-племени. И понимал, что убил моего отца. Как он мог думать, что я его прощу? Я никогда, никогда бы его не простила!

В душе моей вновь закипел гнев, и перед глазами у меня опять возник отец, живой и веселый, наш храбрый и великодушный сквайр, которого заманили в западню, стащили с седла и забили дубиной, точно уличного скандалиста, точно простолюдина, с кем-то подравшегося в закоулке возле пивной. Нет, человек, руки которого обагрены кровью Лейси, никогда не будет жить в Широком Доле! Жалкий бедняк, ничтожество, исподтишка напавший на своего сквайра, здесь никогда не спрячется. Выскочка, возмечтавший забраться в хозяйскую спальню с помощью похотливых объятий, всевозможных клятв и даже пролитой крови, должен быть уничтожен немедленно, как уничтожается любой сорняк, выросший на наших полях!