Читать книгу - "Хороша была Танюша - Яна Жемойтелите"

Работать в принципе было не так и сложно. Танюшка выучила, как по-фински «болт», «гайка» и даже «дюбель», а все инструкции по сборке для простых советских трудящихся звучали примерно одинаково: «Сюда вставляем болт, с другой стороны болт, а здесь нужен дюбель». Ошибки перевода финны ей прощали за красоту, которая буквально обжигала глаза, как в первый день выразился Раймо Тимпери, и каковой они еще никогда не видели. У Раймо во рту росли настоящие вампирские клыки, и первые три дня Танюшка его по-настоящему боялась, но потом привыкла.

Болтом, Гайкой и Дюбелем звали еще щенков, которых в августе родила приблудная сука Булка. Щенков кормил Раймо, изливая на них странно большую любовь при изначально плохом отношении к людям. Хотя, возможно, только к советским людям, как поняла Танюшка, которые находились по ту сторону баррикад, то есть руководили строительством с нашей стороны. Старое овощехранилище по соседству, возле которого роились непонятные полупьяные личности в фуфайках и резиновых сапогах, вызывало у Раймо приступы злой иронии, когда он между делом обличал социалистический строй, сверкая клыками. С советской стороны только Танюшка понимала, что именно говорит Раймо, для остальных его речь представлялась бессмысленным ревом варвара. Когда ее просили перевести, Танюшка отвечала, что Раймо в очередной раз хочет взять на два дня электрическую лебедку. Лебедка стояла в поле видимости, вовсе недалеко от стройки, однако по документам по вторникам и четвергам принадлежала овощехранилищу, а по остальным дням недели – еще какой-то организации, которая, впрочем, ее никогда не использовала. Инженер Михаил Евсеевич Круглов неоднократно объяснял Раймо, что предоставить финнам лебедку в принципе можно, но прежде придется походить по различным конторам и оформить кучу бумаг, а так, чтобы по договоренности одолжить на один день, это не наш метод.

– Ymmärtämätöntä, käsittämätöntä^[3], – ругался Раймо, пытаясь втолковать Михаилу Евсеевичу, что если финны не получат эту лебедку хотя бы на один день, строительство отстанет от плана на целых две недели, а за это полагаются штрафные санкции, причем штраф платить будут русские, потому что, помимо этой лебедки, не предоставили еще много чего другого, что вроде бы точно так же есть, но вроде бы и нет. И как такое возможно, Раймо отказывался понимать.

Танюшке не нравилось переводить перебранку Раймо и Петра Евсеевича, потому что всякий раз получалось так, что она сама участвует в этой перебранке, причем получает по ушам с обеих сторон. Однако ругались они каждый день, и Танюшка наконец поняла, что на производстве вообще все дела решаются со скандалом, иначе никак нельзя. Когда Раймо случалось отлучаться на объект, Петр Евсеевич становился вполне приличным пожилым дядькой. Покуривая по обыкновению в дверях бытовки, он рассуждал, обращаясь будто бы не к Танюшке, а вообще в воздух:

– Вот ты говоришь, с лебедкой мы показатели плана за два дня наверстаем…

Хотя это говорила вовсе не Танюшка, а Раймо. Танюшка только переводила. Но Петр Евсеевич, наверное, считал, что она сама так думает, хотя Танюшка пыталась вовсе не забивать себе голову тем, что переводила.

– А ты фильм «Коммунист» смотрела? Там еще Урбанский играет, который на съемках погиб.

– Ну… да. Смотрела.

– Ох, сильный фильм… Так вот, Урбанскому нужно было гвоздей для колхоза достать, дак он до самого Ленина дошел из-за каких-то гвоздей. А ты говоришь, лебедку хотя бы на пару дней. Я к Горбачеву не пойду за лебедкой. Скажут тоже: старый дурак в Москву приперся. А без Горбачева, я тебе так скажу, лебедку эту получить практически невозможно.

– Почему?

– Потому что не положено, и баста!

Раймо фильм «Коммунист», конечно, не смотрел, поэтому ему тем более невозможно было ничего втолковать, и он для себя объяснял все нестыковки несовершенством социалистического строя, который воплощал собой Михаил Евсеевич. Вдобавок Михаил Евсеевич не любил щенков, то есть в принципе терпеть не мог собак, и даже безобидную Булку пинал в морду сапогом, когда она, поджав хвост, приближалась к бытовке в надежде перехватить кусок.

– Зачем вы собаку обижаете? – вступалась Танюшка.

– А затем, что она, сука, никакой пользы человеку не приносит, один только вред и беспокойство. На кой ляд она щенков родила? Кому эти ее щенки нужны? Если через неделю не разберут – утоплю.

Раздавив окурок сапогом, он обычно направлялся в сторону стройплощадки будто бы проверить, не напортачили ли чего рабочие в его отсутствие, хотя, если вовремя подвозили материалы, рабочие трудились слаженно, потому что финские болты всегда идеально подходили гайкам. И не было случая, чтобы та или иная деталь не укладывалась в предназначенное ей гнездо или чтобы комплектация расходилась с документами – проверять было нечего. Танюшка полагала, что Михаил Евсеевич грозится утопить щенков не взаправду. Потому что разве можно было представить, что он топит в ведре этих веселых малышей, которые не подозревают ничего до последней секунды. Наверняка его угрозы были простым стариковским брюзжанием, потому что смерть никак не соотносилась со щенками, а Булка была ручной собакой, ее подкармливали рабочие, не только Раймо. Танюшка даже прикидывала, не взять ли одного щенка себе, – да как возьмешь, если они с Сергеем дни напролет на работе. А какой забавный был Дюбель! Покрупней Болта и Гайки, как дюбелю и полагалось, каштановый с белыми подпалинами и замечательным коричневым носом, он так и норовил облизать каждого, кто брал его на руки.

До сих пор Танюшка знала о смерти только то, что рано или поздно предстоит умереть всем, ей в том числе. Из близких людей на ее памяти умерла только бабушка, но Танюшке тогда представлялось, что смерть – это что-то временное и обратимое, как в сказке. И некоторое время она еще ждала, что бабушка вернется, хотя видела своими глазами могильный холмик и надпись на памятнике, но ни то ни другое никак не могло относиться к ее бабушке, живой и теплой. А когда Танюшка наконец поняла, что смерть – это навсегда, самая острая боль успела утихнуть. Потом смерть обезличилась, потому что умирали едва знакомые люди, не считая Геры Васильева, конечно, но до него ей было, собственно, мало дела.

Однажды о смерти заговорила Вероника Станиславовна. По ее представлениям, быть мертвым означает примерно то же, что быть отсутствующим: мертвый просто не докучает больше живым, вот и все. Исходя из ее логики, утопить щенков – это сделать так, чтобы они больше никому не докучали. Танюшка вспомнила слова Вероники Станиславовны как раз в тот момент, когда рабочий день заканчивался, а Михаил Евсеевич подозрительно долго курил в дверях, не торопясь закрывать бытовку, хотя обычно он спешил домой. «Жена пельменей налепила, и внуки ждут», – обычно радостно сообщал он, превращаясь из старого зануды в добродушного домашнего дедушку. Однако сегодня, в пятницу, лицо его не покидало хмурое недовольное выражение, как будто ему предстояло завершить не больно-то приятное дело и он только ждал, когда опустеет стройка. Он даже не снял спецовку и рабочий комбинезон.