Читать книгу - "Златовласая амазонка - Елена Арсеньева"

– Все петухи давно отпели, – послышался насмешливый голос, и Анжель проснулась.

Сейчас она ощутила жгучий стыд, ибо лицо Матрены Тимофеевны смутно маячило перед нею еще вчера вечером: это именно она укладывала в постель Анжель – полубесчувственную, залюбленную неистовым русским до того, что не в силах была ни рукой, ни ногой шевельнуть, тем паче одеться: так, голым-голешенькую, и принес ее сюда барин, и сам не позаботившийся даже чресла прикрыть перед челядью. Матрена Тимофеевна швырнула барину какую-то простынку и вытолкала взашей с криком:

– Прикройся и пошел вон, бессоромник! Вишь, до чего молодку довел, да и у самого того и гляди женилище отвалится. Красный весь, словно крапивой его отхлестали!

«Какие звери эти русские – бить мужчину по стыдному месту крапивой?» – успела еще подумать Анжель и окунулась в такой глубокий сон, что теперь ощущала свое тело неким подобием деревяшки, ибо так и проспала всю ночь, ни разу не шелохнувшись, на одном боку.

– Вот-вот, – хихикнула прелукавая Матрена Тимофеевна, – вот и он таков же: болен, мол, чуть дышу, от усталости духа и тела моего, а кто принуждал вчера еться до полусмерти?! Такие порастратят удаль молодецкую за одну ночь, а потом палку в месяц ни разочку поднять не могут. Хотя… зря я барина своего порочу: девок перепортил он на своем веку столько, что и не сочтешь, а что поутих последнее время – так ведь война! По краешку смерти хаживает мое милое дитятко… – Она всхлипнула, продолжая сноровисто обряжать Анжель в тонкое батистовое белье.

– Votre enfant?!^[38] – переспросила Анжель по-французски, однако Матрена Тимофеевна поняла ее.

– Хоть и не роженое, а мое родное дитятко. Не мать я ему, зато мамка, мамушка. Ночёк он мой, выкормыш. Я ребятница^[39] была, когда мой сыночек от глотошной^[40] преставился, ну а мужика лесиной на промысле придавило.

Мамка быстро перекрестилась и вновь взялась за одевание Анжель. А та не знала, чему более удивляться: изысканности белья и редкостной красоте темно-синего бархатного платья и меховых полусапожек из тонкой кожи, в которые обряжала ее мамушка, или той истовой нежности, которая звучала в ее голосе, когда она рассказывала о своем барине.

– Это не тут было, а в имении княжьем родовом, на Орловщине: здесь просто угодья их охотничьи. Барыня наша была женщина жалостливая, сама только что родила. Вот она и взяла меня в кормилицы, чтоб тоску мою утишить. Я бабенка крепкая, грудастая была, что буренка, – выкормила моего ненаглядного Никитушку! – Она вдруг осеклась, прихлопнула рот ладонью. – Ох, что ж я рот раззявила, болтушка неболтанная! Князь мне ведь не велел имя свое выказывать – пусть, мол, она сама меня вспомнит!

Анжель так вздрогнула, что мамушка от неожиданности выронила ее недоплетенную косу, и золотистый тяжелый жгут больно ударил Анжель по спине. Вчерашнее наваждение начиналось снова!

– Да успокойся ты! – сказала Матрена Тимофеевна. – Ишь, побелела: лица на тебе нет! Забудь, что слышала, я просто невзначай обмолвилась. Это ваши с барином дела – вы с ним сами и объясняйтесь!

И она сопроводила ее в маленькую столовую, где уже сидел в одиночестве барин.

* * *

При виде его Анжель замерла, а он вскочил с такой стремительностью, будто готов был перескочить через стол к ней, однако суровый взор Матрены Тимофеевны пригвоздил его к месту, заставил пробормотать сдавленным голосом какие-то общие слова о погоде и самочувствии и снова сесть.

Кушанья были хоть куда! Анжель охотно отдала должное всякому блюду, однако, бросив невзначай взгляд в окно, увидела, что солнце уже в зените. Похоже, они с русским барином совместили завтрак с обедом… И краска смущения залила щеки Анжель при воспоминании о том, почему это произошло.