Читать книгу - "Поцелуй сирены и первобытные хищники - Елена М. Рейес"

отца. — … прекрати защищать королеву Люсьену и начинай объяснять. Твоему альфе нужна не трагическая история любви, а данные обещания и возможности, которых ты боялся. Пришло время. Больше никаких пряток.

Несколько минут никто не произносит ни слова. Единственными звуками в каменной комнате являются шелест ветра в щелях и мерцание пламени.

— Твоя слепота к реальным проблемам — вот что ранит меня глубже всего, — говорю я тихим голосом, но грань гнева, на которой я балансирую, проскальзывает в каждом слоге.

Верис, который все это время молчал, говорит по нашей личной связи.

— Торрен ждет нас снаружи подземных камер.

Я слегка киваю ему и даю указания.

— Отправляйся. Встретимся там через десять минут.

— Я могу все понять, но не сокрытия того, что Нерисса Дель Маре может стать моей парой. Сколько я себя помню, водяные пытались украсть камень. Они атаковали наши корабли, обращались с нами как с врагами и показали, что у них почти нет чести — и все же я связан с наследницей их трона, и от меня ожидают, что я буду улыбаться по этому поводу.

— Кай…

— Нет, отец.

Я прикрываю им спину, когда Верис уходит, и это должно довести дело до конца. Я невероятно разочарован; мое уважение к дедушке висит на волоске.

— В любой момент за последние пятнадцать лет он мог подойти ко мне и объяснить. Беспорядок, созданный эгоизмом короля Атласа и королевы Люсьены, более чем далеко идущий. Моя пара помогла армии водяных украсть тот самый подарок, который подарила ее бабушка в знак чего? Жалости?

— Ты знаешь почему.

Это все, что говорит мой дедушка, но он встает со своего места. Стул резко скрипит по полу; я по-прежнему не оборачиваюсь.

— Камень должен был быть проводником, чтобы ни один дайрский волк не испытал того, что испытал я. Пережил. Твоя бабушка смягчила боль, Кай, но она так и не утихла.

— И все же они потратили годы, пытаясь вернуть себе этот драгоценный дар.

Затем я поворачиваюсь, чтобы уйти, и дохожу до двери, прежде чем смотрю на них через плечо.

— Они сделали нас врагами, и теперь я могу потерять то самое, от чего ты пытался меня защитить.

— Она умирает.

Не то, что я ожидал, но это правда. Я вижу это по выражению его лица.

— Ее связь с Атласом сохранила ей жизнь, но чем дольше мы остаемся без каких-либо контактов, Люсьен чахнет.

— И камень спасет ее?

— Нет.

— Тогда зачем они используют мою пару, чтобы вернуть его?

— Не они, Кай. Этого хочет Атлас.

— Это еще хуже.

С этими словами я выхожу, ярость и беспокойство бьются в такт каждому шагу. Я не верю в совпадения, и появление изгоев в Сан-Тико в ночь испытаний, где я впервые почувствовал ее запах, мне не нравится.

Если они что-то знают, я узнаю. Даже если для этого придется вырывать это у них по косточке за раз, потому что я никогда не перестану бороться за то, что принадлежит мне. И Нерисса именно такая.

Моя пара. Мой дом.

Воздух в подземных камерах внизу влажный, тяжелый от запаха тела и страха. Последнее из них самое тяжелое, особенно для трех волков, на которых были блокираторы запаха, когда они в последний раз были в моем присутствии.

Они думали, что поступили умно.

Что они могут обмануть меня.

Торрен и его брат стоят сразу за железной дверью, прислонившись к стене, но они выпрямляются, когда чувствуют меня. Оба кивают, их неуклюжие фигуры наполовину скрыты тенью, но мое внимание привлекает блеск металла. Это мой меч в руке Отто, и кожаные ножны.

— Как? — Я спрашиваю, но в голосе звучит сталь.

Отто вздрагивает, но борется с собой, не обнажая шеи.

— Кузнец доставил его прошлой ночью. Сказал, что нож заточен и готов к бою; он не хотел беспокоить тебя, Альфа.

— Спасибо.

Принимая нож из его протянутых рук, я провожу пальцем по острому лезвию, прежде чем обхватить рукоять. Я проверяю вес и баланс, крутя его, чтобы посмотреть, каков он на ощупь. Медленный свист рассекает воздух, чистый и точный, когда три волка-изгоя опускаются передо мной на колени.

Грязные. Испуганные.

Первый слева — самец с интеллектом картофелины. Ни один волк стаи или изгой не оскалит зубы на вожака, особенно на того, кто выглядит так, будто сильный ветер может сбить его с ног.

Эта бравада его не спасет.

— От тебя разит мочой и страхом, — бормочу я, низко пригибаясь и склоняя голову набок.

Он примерно на шестьдесят фунтов меньше меня, без мышечной массы и оружия, и мне жаль этого идиота.

— Ты также слишком глуп, чтобы понять, что ты уже мертв.

Он смеется над этим, звук уродливый, с намеком на панику.

— Я не боюсь смерти, но ты должен бояться.

— Это правда? — Я подношу кончик меча к его уху и медленно провожу лезвием взад-вперед. Кожа легко снимается, как с масла, и я делаю мысленную пометку послать кузнецу подарок в знак признательности. — Расскажи мне еще.

— Мы тебя не боимся, — выплевывает он, борясь с желанием отпрянуть. То, что осталось от его уха, упадет на пол еще двумя взмахами моего клинка.

— Конечно.

— У Спиро была могущественная покровительница. Она защитит нас.

Она. Интересно.

— Что еще?

Хрящ висит на тончайшей нити, когда из раны хлещет кровь. Ничего серьезного или травмирующего, просто небольшие изменения, которые вызывают улыбку на моем лице. После последних нескольких дней мне нужна отдушина, и этот дурак — идеальная мишень.

— Не стесняйся.

— Мер…

Рвотные позывы позади нас прерывают его, и я оглядываюсь, обнаруживая, что женщину рвет глубокими, болезненными позывами, из которых практически ничего не выходит, и я смотрю на Вериса.

— Принеси ей воды и стул.

Он не отвечает, но я слышу, как он выходит из комнаты и возвращается через несколько минут. Раздается громкий скрежет металла, когда он отодвигает сиденье, и я поднимаю бровь. Верис пожимает плечами, но более мягко вручает женщине бумажное полотенце и неоткрытую бутылку с водой.

Она благодарна и за то, и за другое, шепча слишком тихо, чтобы я мог расслышать спасибо, в то время как другой самец показывает мне свою отмеченную шею. Такую же, как у нее. В знак уважения от двух изгоев, которых я мог бы легко убить в этих стенах, и никто бы и глазом не моргнул.

Наказание за незаконное проникновение — смерть. И все же ничто не радует меня больше, чем выражение крайнего отвращения на лице их спутника.