Читать книгу - "Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк"

Они бродили по лесу, не запоминая пути, выбирая самые затертые тропинки, сворачивая дальше от проезжих дорог. И в бесцельности их прогулки была особая прелесть. В какой-то момент они забрели на раскисшее от предыдущих дождей полулужайку – полуболото и с трудом вышли снова на сухую твердую землю. Маша не сразу обратила внимание, что промочила ноги: она заметила это, лишь когда совсем окоченела. Женя усадил ее на старый, поросший зеленовато-седым мхом пень и, сняв мокрые кроссовки, долго растирал ее замерзшие ступни. Маше было приятно прикосновение его нежных теплых рук, и от этого по коже пробегали мурашки. Она смеялась от щекотки и удовольствия. Женя подносил обнаженные ступни к лицу и согревал их горячим, парящим на воздухе дыханием. Маша ощущала, как тепло поднимается вверх. Она согревалась. Внезапно она отдернула ногу, испуганная прикосновением влажных мягких губ к лодыжке. Но встретившись с его извиняющимся и в то же время немножко обиженным взглядом, сама опять протянула ему маленькую босую ножку. Наверное, это получилось у него случайно, ведь правда?

Женя заставил ее надеть свои огромные шерстяные носки, и Маша еле втиснула ноги в раздутые расшнурованные кроссовки. А потом она еще долго сидела у него на коленях, укрытая его курткой, спрятав руки у него на груди. Он поглаживал, слегка прижимая к себе, ее холодные пальцы и называл ее Снежной Королевой. А она уже готова была уснуть, склонив голову ему на плечо, даже не подозревая, как он сейчас боролся с неотступным искушением поцеловать ее тонкую изогнутую шею, раскрасневшиеся щеки, полуоткрытые пересохшие губы…

– Еще никогда мне не было так хорошо, так уютно и так спокойно, – призналась она скорее самой себе, чем ему. – Хочу, чтобы время застыло. Чтобы теперь каждый новый день был копией сегодняшнего.

Женя только вздохнул:

– Увы, в этом мире нет ничего постоянного. Кроме одного.

– И что же это?

– Что всё постоянно меняется…

Он осторожно поднял ее и бережно, как спящего ребенка, понес на руках, и где-то совсем рядом, над ухом Маша слышала его неровное, прерывистое дыхание. Там, где тропинка окончательно утонула в зеленовато-седых волнах мха, Женя опустился на одно колено, и Маша спрыгнула на пружинящую землю. Он задержал ее руку и, не поднимаясь с колена, прижался губами к ее раскрытой ладони. Маша тихонько отняла ее и погладила его спутанные нечесаные кудри:

– Вставай, Женечка. Пойдем уже.

Они не представляли, сколько могло пройти времени с момента их побега. Здесь, в лесу, было так свободно и так умиротворенно, что вовсе не хотелось думать о возвращении. И все же возвращаться было надо. Солнце уже сползло по скользкому подмерзшему небу и задевало лишь самые верхушки сомкнувшихся вокруг них деревьев. Ребята, должно быть, уже давно волновались. А лес не отпускал их, преграждая дорогу поваленным мшистым стволом, цепляя ветками кустов, отвлекая неповторимой игрой прощальных осенних красок. И они то и дело останавливались, чтобы подглядеть нежную неброскую прелесть тонкой, словно девочки-подростка, березы, беззащитно пытающуюся прикрыть очаровательную наготу двумя-тремя оставшимися лоскутами своего оборванного платья. Невесомая нить перекинутой через тропинку паутины способна была легко задержать их, и они тихо стояли, следя за переливами света, когда солнечные пальцы пробегали по этой натянутой струне, извлекая беззвучную мелодию. И никто не решался прервать эту лишь им одним слышимую лесную симфонию. Они шли близко-близко, но Женя почему-то не решался теперь хотя бы предложить ей руку и даже случайное касание их пальцев обжигало кожу. Маша не помнила, говорили ли они о чем-то на обратном пути. Возможно даже, они так и прошли весь путь до дачи, не проронив ни слова, и все же у нее не возникло того тягостного чувства, какое обычно оставляет долгое молчание. Они молчали не от отсутствия слов, а скорее из-за их избытка, избытка захвативших, переполнивших их чувств, которые так страшно было спугнуть произнесенным вслух словом. Но в задумчивой благородной красоте окружившей их природы они вместе читали эти слова, которые не смели сорваться с их еще детских губ…

Как ни далеко забрели они в лес, но, увы, вновь обретенная тропинка коварно вывела их прямо на высоковольтку, тянувшуюся к поселку.

На даче их длительное отсутствие не то чтобы осталось незамеченным, но мало кого удивило или встревожило. Лишь Олька, встретившаяся им в саду, с ехидной улыбочкой съязвила:

– Что, теперь вдвоем ходили ведро выносить? Мы уж думали, не пора ли очередной поисковый отряд снаряжать. Куда вы запропастились-то?

– Да мы хотели через лес срезать, а я ногу подвернула, идти не могла. Монмартик полдороги на руках нес, а то бы еще ковыляла, – соврала слету Маша, нарочито припадая на ногу.

– Ну-ну, и в лесу в трех соснах заблудились?

Маша вспыхнула и почувствовала, что кровь прихлынула к лицу. Но Женька без тени смущения в тон Оле ответил:

– Вот именно что в трех соснах. Тут захочешь, толком не заблудишься, – и его простая уверенность передалась Маше.

А из-за чего, собственно, она должна краснеть?

– Ну, что ты Ольке наплела? – укоризненно покачал головой Женя, когда Олечка исчезла с их горизонта.

– А что же я по-твоему должна была ей рассказать?

– А кто тебе сказал, что ты вообще кому-то что-то должна рассказывать? Отвечать или не отвечать на вопрос – это твое право и твой выбор. Когда тебя о чем-то спрашивают, это только повод рассказать, но вовсе не обязанность. Чем выдумывать небылицы, лучше совсем не отвечать.

Но что действительно получилось нехорошо, так это то, что Мама-Оля успела уже уехать.

– Как уехала? – не поверил Монмартик. – А ночевать?

– После всего, что ей в школе накрутили? Какие теперь ночевки. Вы бы еще подольше погуляли, – укоризненно посмотрела на них Наташка.

– Как неудобно-то, – тихо прошептала Маша Монмартику.

Тот расстроенно кивнул.

Что-то неладное ощущалось в атмосфере гофмановской дачи. Внешнее проявление чего-то необычного уловить было почти невозможно, но какое-то напряжение неявно присутствовало во всем. И исходило оно, как показалось Маше, с женской половины.

Мальчишки самозабвенно играли в «Гоп-доп» против девчоночьего квартета, возглавляемого Гаврошем: перекладывая под столом монету в чей-то кулак, они с треском обрушивали ладони на стол, а девчонки, отметая по очереди пустопорожние, разложенные на деревянной столешнице руки, безошибочно вытаскивали монету из-под последней, оставшейся перед ними. Мальчишки злились, но ничего противопоставить женской интуиции не могли – монета не задерживалась в их руках.

Женька, наблюдавший за игрой, осторожно подтолкнул Машу, показывая глазами куда-то под стол. Маша присела на край дивана, и ее взгляду открылась тайна девчачьей непобедимости. Под столом прятался сгорбленный Макс. Все раскладывание монет происходило прямо перед его глазами, о чем он и докладывал Наде, склонявшей голову в мученической задумчивости. Однажды Макс ошибся, и Гаврош пихнула его легонько коленом.