Читать книгу - "Единственные - Далия Трускиновская"

На следующий день Илона отправилась в редакцию подкрашенная и произвела особое впечатление на Яшку из отдела культуры. Яшка был тот еще гулена – некрасивый, но очень активный. Как-то, когда Лиду подменяла Ася, в корректорской зашел разговор об удивительном Яшкином успехе среди слабого пола. Точку в дискуссии недоумевающих коллег поставила Варвара Павловна:

– Э-э, девки, дурное дерево в сук растет!

Яшка вполне годился как объект для отработки навыков верчения хвостом. И днем, забегая в отдел культуры, Илона строила ему глазки. Но потом ее осенило – Яшка в данном случае мебель, не вызывающая никаких чувств, а с Буревым так не получится. И она прекратила эксперименты – к некоторой обиде раздухарившегося Яшки.

Потом позвонила Вероника. Буревой решил включить Илону в отчетный концерт. Там между оркестром народных инструментов и ансамблем аккордеонистов «Аншлаг» должен был выступить с поэтической композицией.

– Надя уперлась, не хочет, ты будешь за нее, – сказала Вероника. – Я тебе переписала стихотворение Друниной, называется «Комбат». Нужно до завтра выучить.

– Я не успею!

– Я тебе в редакцию занесу.

И действительно – занесла блокнотный листок, а на нем четыре четверостишия.

Стихотворение оказалось очень трудным – про комбата, застрелившего двух дезертиров. Оно должно было хорошо получиться у Нади – Надя помнила войну и погибшую родню, отца и двух дядек. У Илоны с войной были натянутые отношения – она читала и правила отлакированные отделом партийной жизни воспоминания ветеранов, видела и слышала какую-то непостижимую фальшь, а отец, восемнадцатилетним призванный и успевший немного повоевать, рассказывать правду не хотел. Смотреть же фильмы Илона просто не могла – не выносила кровавых эпизодов.

Четыре четверостишия – как русичка в школе говорила, четыре куплета. А в них столько всего спрессовано!

Конечно, говорила себе Илона, можно просто зазубрить – а Буревой покажет, как правильно, останется только повторить. Но можно ведь попытаться, можно?..

Но сперва – зазубрить.

– Что ты там бормочешь? – спросила Варвара Павловна, когда Илона принесла вычитанную третью полосу.

– Мне до завтра нужно стихи выучить. Для концерта.

– А что за стихи? – заинтересовалась Варвара Павловна. Илона дала ей листок.

Казалось бы, долго ли нужно читать тренированными глазами четыре четверостишия? А она смотрела на листок долго – пока не начала читать вслух. Начала очень тихо, словно бы для себя одной.

– Когда, забыв присягу, повернули

В бою два автоматчика назад,

Догнали их две маленькие пули –

Всегда стрелял без промаха комбат.

И она повторила последнюю строчку: «всегда стрелял без промаха комбат».

У Илоны мурашки по коже побежали. Надя бы так не сумела! Да что Надя – и Буревой бы не сумел.

– Упали парни, ткнувшись в землю грудью,

А он, шатаясь, побежал вперед.

За этих двух его лишь тот осудит,

Кто никогда не шел на пулемет.

Варвара Павловна помолчала. Илона даже дышать боялась.

– Потом в землянке полкового штаба,

Бумаги молча взяв у старшины,

Писал комбат двум бедным русским бабам,

Что… смертью храбрых пали их сыны…

И опять Варвара Павловна замолчала – лицо стало суровым и скорбным. Оставалось последнее четверостишие.

– И сотни раз письмо читала людям

В глухой деревне плачущая мать.

За эту ложь комбата кто осудит?

Никто его не смеет осуждать!

Последние слова она вдруг выкрикнула, но как выкрикнула? Со звериной, невменяемой яростью! У Илоны голова сама собой в плечи ушла, дыхание оборвалось. Сыграть такую ярость дважды подряд невозможно – даже она, со своим ничтожным сценическим опытом, это чувствовала. Выплески такие бывают, может, всего раз в актерской жизни, а потом работает воспоминание.

– Варвара Павловна…

– Это было, – сказала Варвара Павловна. – Вот так оно и было. Ну, что стоишь? Иди работай!

Илона схватила листок со стола и выскочила в коридор. Там она попыталась повторить стихи – сперва глуховатым голосом, словно бы даже бесстрастным, потом чуть живее, но выкрикнуть последние слова побоялась – не сцена все-таки.

Работать было невозможно – стихи зазвучали в голове.

– Ты чего? – спросила Регина. – Вернись на землю!

– Ага.

Главное было – сохранить это звучание до завтрашней репетиции.

И еще – попытаться понять, почему обычно спокойная Варвара Павловна вдруг так закричала. Для чего ей с неуправляемой яростью вступаться за комбата, даже если «это было»? Эти стихи – про события невероятной давности, Варвара Павловна ушла воевать, кажется, в сорок втором, сейчас семьдесят шестой. Комбат, комбат… Бекасов?..

С главным редактором Илона сталкивалась очень редко – разве что в коридоре, да пару раз ее посылали отнести ему полосу. Высокий, с основательными залысинами, с тихим голосом, но голос такой, что ни у кого не возникает желания противоречить. Его побаивались. Он вроде бы действительно был на войне комбатом. И Варвара Павловна входила к нему в кабинет, как к себе домой, для нее Бекасов всегда откладывал неотложные дела.

Так это он, выходит, застрелил двух дезертиров? Бекасов? Быть такого не может!..

И разве это повод, чтобы так заорать?

Сильно озадаченная поведением Варвары Павловны, Илона одновременно следила по оригиналу за материалом, который по гранкам читала вслух Регина, проговаривала в голове стихотворение и еще думала: не была ли Варвара Павловна в то военное время просто влюблена в Бекасова? Аргумент был пуленепробиваемый: если бы кто-то в чем-то нехорошем обвинил Буревого, Илона точно так же заорала бы.

Это действительно была находка – после пятнадцати строк относительного спокойствия все напряжение, скопившееся в стихотворении, выплеснуть в шестнадцатой. Но это могло получиться случайно и раз в жизни у Варвары Павловны – или же не случайно у более опытной, чем Илона, актрисы.

Илона сделала все так, как Варвара Павловна, и, выкрикнув последнюю строчку, осталась стоять, растопырив руки и не зная, что с собой делать дальше.

– Ну, это что еще за истерика? – спросил Буревой.

Он прочитал стихотворение сам, очень хорошо прочитал, Илоне осталось только скопировать все, включая паузы – до десятой доли секунды.

– Ну, вроде ничего, – наконец похвалил Буревой.

И ей пришлось повторять стихотворение еще шесть раз – пока поэтическая композиция, в которой участвовали четверо студийцев, не обрела черты чего-то более или менее цельного.