Читать книгу - "Верну любовь. С гарантией - Наталья Костина"

— Ведьма, — упрекнула она ту, вторую.

Девушка в зеркале смолчала. Только голубые глаза ее смотрели на Дашу с явным превосходством.

* * *

— Все дороги ведут в Рим. — Банников отодвинул ворох Катиных отчетов и придавил их невесть откуда взявшейся на столе килограммовой гирей.

— Имеем уже восемь эпизодов, не считая истории с Ольгой Литвак, — подтвердил Лысенко. — Если весь список отрабатывать, никакого времени не хватит. Эй, слушай, это же мой вещдок. — Он указал Банникову на гирю. — К тебе-то он как попал?

— На, забери, если она тебе дорога как память. А отрабатывать все равно придется. Ведь если Воронина эта была у них не одна, то представляешь себе масштабы их деятельности?

— Да… Схема четкая и работает, как часы. Выбегала, падала, у нее отламывался каблук — и дальше как по нотам. Они ее поднимали, везли домой, по дороге она с ними разговаривала, причем всегда на тему, которая человеку была интересна. За чашкой кофе знакомство продолжалось, и через пару часов — все, клиент спекся! Влюблен в эту дамочку по уши, при этом она — первая и последняя любовь в его жизни. Не иначе как ее профессиональный психолог натаскивал.

— Не только психолог. Как она под машину ни разу не попала?

— Всегда было место, где машина скорость еще не набрала или сбросила до нуля и водитель вовремя тормозил. Ясно-понятно, что они их выпасали от начала до конца и план разрабатывали каждый раз до мелочей, учитывая все особенности клиента. Сашка с Катериной где? Давай их сюда. Или давай лучше к ним. Я чаю хочу. Сладкого и с конфетой.

— А конфету тебе кто даст?

— Конфету я сам принесу. — Лысенко достал из стола пакет.

Через несколько минут Лысенко, забыв о чае с конфетой, углубился в чтение.

— Ничего себе! — присвистнул он, быстро откладывая лист за листом. — Ну и аппетит у них!

— Да, еще пять эпизодов. Схема все та же. Муж уходил из дому, а если он не решался, то добрый человек открывал жене глаза на похождения благоверного. А потом этот же или другой добрый человек советовал сходить в одно место, чтобы снять с супруга наваждение. И похоже, аппетит у них все время рос. Больше всего они взяли с Богуславской — пятнадцать тысяч долларов. И Богуславская еще хочет туда идти, потому что муж, как она говорит, после Ворониной стал импотентом.

— Да, тяжелый случай… — прокомментировал Лысенко.

— Я вчера всю ее обувь перешерстил и, кроме ботинок и сапог, еще три пары летней нашел с тем же фокусом, — доложил Бухин.

— А это что? Ты зачем ей в глаз ткнула? Сеансы черной магии проводишь, учишься? — Банников взял со стола фотографию Ворониной с прожженной посреди дырой.

— Это Богуславская, — смущенно пояснила Катя, — испортила.

* * *

Радику Хлебникову в детстве очень не нравилось его имя. Ну почему родители не назвали его Сашей или Сережей, например? Саша и Сережа жили с Радиком в одном подъезде и ужасно его дразнили. «Радиоактивный элемент! Радиоактивный элемент!» — кричали они во дворе. Слово «радиоактивный» представлялось маленькому Радику чем-то вроде громко кричащего в кухне Саши и Сережи радио. Это радио было слышно даже из-за закрытой двери: оно жило какой-то отличной от существования людей жизнью — включалось в шесть утра со словами «Доброе утро, дорогие товарищи!» и весь день потом пело, докладывало о трудовых подвигах советского народа, транслировало футбольные матчи, рассказывало сказки. «Хочешь, дружочек, я расскажу тебе сказку?» — вопрошало радио прямо с лестничной площадки маленького Радика. Мальчик очень хотел сказку, и еще он хотел дружить с Сашей и Сережей. Но они редко брали маленького Радика в свои игры, да и мама Радика не поощряла этой дружбы. «Плебеи» — так отзывалась она о соседях. Саша и Сережа были, соответственно, «дети этих плебеев». Радик рано научился читать и читал себе сказки сам. Радио в их доме тоже, разумеется, было, но оно почти всегда молчало. И будил Радика противный дребезжащий будильник, а не звучные аккорды гимна Советского Союза.

В садике его тоже дразнили: «Радик, Радик, съешь оладик!» Это было не так обидно, как «радиоактивный элемент», но детский сад Радик все равно не любил. Ну почему у него нет бабушки, как у Саши и Сережи? Он бы целый день сидел дома, и читал сказки, и лепил из пластилина, и плевал из окна горохом. И не спал бы днем на холодных детсадовских простынях с фиолетовыми печатями, а ходил с бабушкой на рынок, где грудастые тетки торгуют самодельными леденцами. Бабушка у Радика была — мамина мама, но жила она в другом городе, далеко отсюда.

Мать Радика была очень хорошим невропатологом, а отец — физиком-теоретиком, преподавал в институте, и именно ему Радий Хлебников был обязан своим необычным именем. И именно от него маленький Радик узнал, что радий — это интереснейший химический элемент, который открыли супруги Кюри. «Чтобы добыть немного этого ценного элемента, они перелопатили очень много тонн руды», — рассказывал папа и показывал маленькому сыну портреты знаменитых супругов. «Вот какие замечательные люди, запомни их, сынок!» Супруги Кюри осели в памяти у маленького Радика черными, как шахтеры, выходящие из забоя, и с лопатами в руках. Открытие радия, рассказывал далее ему отец, совершило революцию в науке и породило много новых научных направлений. Поэтому они с мамой так его и назвали. Они надеются, что их сын не посрамит такого славного имени, говорил отец. Они надеются, что сын не посрамит такую славную фамилию, говорила Радику мать. И Радик старался.

В школе учиться сначала было скучно и неинтересно, потому что читать Радик умел легко и быстро, а вот писать сам не научился. Поэтому, когда начались крючочки, палочки и точечки, маленький Радик впал в глухую ипохондрию. Мама настаивала, чтобы крючочки и палочки были безупречны и чтобы по письму у Радика была такая же твердая пятерка, как и по чтению. Но чем дольше Радик сидел за столом, выписывая составляющие части букв, тем все хуже и хуже они становились. После двух часов беспрерывного письма пальцы у него деревенели, ручка падала, украшая ряды кривых, пьяно валящихся друг на друга палочек и уже ни на что не похожих крючочков жирными кляксами. Мама к исходу второго часа пытки палочками сначала раздражалась, потом кричала и даже один раз дала сыну увесистый подзатыльник. Папа не кричал и смотрел на каракули сына вроде бы даже весело, но вслух ничего, кроме слов «невропатологом будет», не говорил и уходил в свою комнату, к непонятным толстым учебникам и докторской диссертации. Мама от папиных слов сердилась еще больше и давала Радику чистую тетрадь. Он с тоской прислушивался, как рядом хлопает соседская дверь, — это Саша и Сережа идут во двор играть в прятки или в казаки-разбойники. А он все писал ненавистные палочки. Писал, писал…

Палочки наконец кончились. Радик кое-как одолел письмо, и только из уважения к его новому открывшемуся таланту — художественной декламации — учительница ставила ему по письму «твердую четверку». Четверка эта действительна была очень твердой, судя по тем мозолям, которые он натирал ненавистной ручкой. Но теперь его стали брать с собой на всякие слеты, съезды и конференции, и там, стоя непременно в центре сцены, дабы привлечь всеобщее внимание, октябренок, а затем и пионер Радий Хлебников открывал торжественные мероприятия чтением патриотических стихов. Но нельзя сказать, что хорошие оценки ему ставились именно за это. Он оказался весьма способным к истории, литературе. Неизменно получал высший балл по географии, химии, биологии, и только физика с математикой привлекали его почему-то меньше всего. Но с таким отцом Радик просто не мог иметь по физике и математике ниже, чем «отлично», и он лез вон из кожи, но зарабатывал свои действительно заслуженные пятерки.