Читать книгу - "Король - Тиффани Райз"

— Да. Не была бы. — Кингсли усмехнулся. — Но она и ее мать… у них были сложные отношения.

— Из-за него?

— Ее мать ненавидела его. И я использую слово «ненавидела» не в легкой форме, — ответил Кингсли. — Думаю, для Норы пройти через это одной было искупительной жертвой перед матерью. И она не могла рассказать ему. Однажды она уже убегала к матери, и он следовал за ней, как цербер.

— Этого я не знала. Но могу представить какой он… настойчивый, когда она обеспокоена?

— Можно и так сказать. — Кингсли сделал глоток вина. — У нее с матерью были незавершенные дела.

— Тогда это наихудший сценарий. Если ты близок с родителями, то скорбишь, когда они уходят. Если нет отношений — нет и скорби. Если хочешь быть ближе, но не можешь…

— Она очень тяжело всё перенесла, — продолжил Кингсли, хорошо зная Нору, чтобы сказать это искренне.

— Я позвоню ей завтра, — сказала Грейс. — Может, она приедет к нам на несколько дней. Ей понравится нянчиться с Фионом. И они с Заком будут спорить, что всякая печаль будет забыта, обещаю.

Кингсли хотел рассмеяться. Только Грейс Истон могла позвонить женщине, которая переспала, и не один раз, с ее мужем, выразить соболезнования в связи с утратой матери и затем пригласить ту погостить у Грейс, ее мужа и новорожденного мальчика, отцом которого был любовник Норы.

Понимала ли Грейс, какой необыкновенно странной женщиной она была?

Но опять же, не Кингу ее судить.

— Кроме этого, у нас все хорошо. У него тоже, — добавил Кинг, спасая Грейс от унижения спрашивать о нем.

— Хорошо, — ответила Грейс с улыбкой. — Я и не думала… Он самый простой человек в мире, с которым можно поговорить… и самый нечитаемый человек. Меня поражает то, что Нора была с ним двадцать лет, это безумно, как и она сама. Закари был моим профессором, когда мы влюбились, и я думала, что сойду с ума, пытаясь скрыть этот секрет от друзей, семьи и университета. А быть со священником двадцать лет…

— Никто не удивлен больше меня тому, что они до сих пор вместе. Их здравомыслие под вопросом, но нельзя подвергать сомнению их любовь. Больше нет. И ей с ним было не просто, а она… Мне не нужно рассказывать тебе о Норе, не так ли?

Грейс широко улыбнулась.

— Нет, — согласилась она. — Не нужно. — Она сделала глоток Сира, и ее глаза округлились от удовольствия.

— Твой сын настоящий винодел. Вино чудесное.

— Я же говорил, — произнес Кингсли, делая глоток из своего бокала. Сира был хорош, потрясающий урожай, крепость и выдержка. Несмотря на то, как сильно Кингсли любил этот вкус, он понял, что иногда ему трудно его пить. Ком гордости в горле мешал глотать.

— Закари был впечатлен Нико, когда они познакомились. Сколько ему? Двадцать пять, а он уже владеет и управляет собственной винодельней?

— Я думаю о том, каким я был в двадцать пять, что я делал со своей жизнью, и не могу поверить, что он мой.

— Я могу в это поверить, — сказала Грейс, любезно улыбнувшись.

— Я не буду держать тебя всю ночь, показывая фотографии моих детей, — ответил Кингсли. У него были фотографии и Нико, и Селесты, и он был в шаге от того, чтобы вытащить их. — Я здесь всего на несколько часов до самолета. И пришел не просто так.

— Мне стоит волноваться? — уточнила Грейс.

— Non, pas du tout, — ответил Кингсли и махнул рукой. — Прости. Французское вино пробуждает мой французский.

— Я немного говорю, — заметила она. — Ты еще не потерял меня.

— Bon, — сказал он и прервался для еще одного глотка. — Мне нужно кое-что рассказать. Историю. И сказать, почему я тебе ее рассказываю, смогу только после окончания повествования.

— Понимаю… — протянула она, хотя Кингсли знал, что это не так. — Могу я спросить, о чем история?

Кингсли потянулся к внутреннему нагрудному карману жакета. Оттуда он достал свежий белый конверт, толстый от документов внутри и запечатанный воском. На воске был оттиск, похожий на восьмерку внутри круга. Кингсли положил его на столик между своим бокалом и бокалом Грейс.

— История об этом, — объяснил Кингсли, кивая в сторону конверта. — Я могу рассказать длинную версию, правдивую, или короткую, более милую версию. Мне нравятся обе. Но решать тебе.

— Длинную версию, конечно же, — с легкостью выбрала она. — Расскажи мне все, что я должна знать, даже если думаешь, что я не захочу это слышать.

— Всё… опасное слово. — Кинг откинулся на спинку кресла, а Грейс наклонилась вперед. Она смотрела на него с детской любознательностью. — Но если ты настаиваешь. Чем больше ты знаешь о нас, тем лучше будет, если…

Он не закончил предложением, ему не нужно было, потому что он увидел понимание в глазах Грейс. Она знала концовку незаконченного им предложения, и ее кивок уберег его от боли произношения слов, которые никто еще не осмеливался произнести вслух.

Если Фион пойдет в отца…

— История началась двадцать лет назад, — приступил к рассказу Кингсли, вызывая в воображении воспоминания, которые пытался похоронить. Но он похоронил их заживо, и они остались живы. — И происходит она на Манхеттене. И хотя ты еще не знаешь, зачем я тебе это говорю, Грейс, обещаю, ты не пожалеешь, что выслушала меня.

— Я ни о чем не жалею, — ответила она.

Кинг поправил фотографию ее маленького сына. Нет, никто из них ни о чем не жалел. Даже Кингсли.

— Шел дождь, — начал Кингсли. — И это было в марте. Тогда у меня было все — деньги, власть, любые женщины и мужчины в моей постели, которых только можно пожелать. И сказать, что я был в плохом настроении, это ничего не сказать. Мне было двадцать восемь, и я не желал отмечать тридцатилетие. На самом деле, я надеялся не дожить до тридцати.

— Что случилось?

Кингсли вздохнул, глотнул вина и на мгновение замолчал, чтобы подобрать слова. Жаль, что Норы здесь не было. Рассказывание историй было ее суперспособностью, а не его. Но только он мог рассказать эту историю, и поэтому начал.

— Случился Сорен.

Глава 2

Где-то на Манхэттене, 1993

Март

— Чем травишься? — спросил бармен, и Кингсли ответил: — Блондинками.

Бармен, Дюк, рассмеялся, наполовину усмехнулся, указывая на сцену.

— Две платиновые блондинки вон там.

Кингсли посмотрел на двух девушек, Холли и Айви, обнаженных до самых коленей, которыми зацепились за пилоны. Мужчины сидели вплотную к сцене и молча смотрели, уставившись