Читать книгу - "Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа"

Паллина хотела бы во всем признаться Стэпу, сказать, что они с Баби – снова подруги, и что та ей все рассказала, но она обещала молчать. Она не может. Не может предать вновь обретенную дружбу. И поэтому, как будто пораженная этой новостью, Паллина начинает изображать удивление, но не переигрывает.

– Ну надо же! А что это значит? Что вы опять встречаетесь? Да не может быть…

Эти вопросы делают ее актерскую игру еще достоверней.

– Да. Не знаю, как это случилось. Думаю, что мы никогда не переставали любить друг друга.

Они сидят на больничной лавке, среди снующих туда-сюда людей – встревоженных, счастливых, отчаявшихся, полных надежд. Людей, прибывающих и уходящих: тех, кто навещает друга или больного родственника и тех, кто приходит по поводу собственного обследования. Одному богу известно, что оно покажет.

– Я думал, что могу держать все под контролем, но у меня не получилось. – И Стэп рассказывает ей все – и про встречу на вилле Медичи, и про мальчишник, и о своей ревности на вечеринке, когда он увидел, что за ней ухаживает другой. – И поэтому я понял, что я к ней испытываю. Больше я его не видел, Паллина. А ты меня знаешь…

– Хорошо хоть ты его не побил.

– Ну, это уж нет. – Стэп смеется. – По крайней мере, в этом я действительно стал лучше. Но не во всем… – И он рассказывает, какой сюрприз он устроил для Баби. – Я завязал ей глаза, как тогда, когда мы были в Анседонии, и привел ее в чудесную квартиру, в мансарду, на улице Борго Пио, но на этот раз не выламывая дверь.

– Да ладно…

Паллина, чтобы не выдать себя, пытается казаться ошеломленной.

– Да, я снял эту квартиру, чтобы можно было проживать с ней каждый день, как мне всегда и хотелось. – Стэп ставит локти на колени и подпирает руками голову, как будто решение должно прийти. Но его нет. Или он его просто не находит. Потом он поднимает голову и улыбается. – Сегодня в палате Джин, взяв на руки Аврору, я плакал, как никогда, и не мог остановиться. – Он смеется. – Клянусь тебе, Паллина, нелепая ситуация. Уж не знаю, сколько всего я в себе носил, но с малышкой я будто раскрепостился.

Паллина смотрит на него с нежностью. Этот парень, этот мужчина, который никогда никого не боялся, ввязывался в драки и боролся с людьми в два раза больше него, теперь оказался беззащитен перед младенцем.

– Жаль.

Стэп смотрит на нее с удивлением.

– Почему? Тебе не должно быть жалко, я чувствую себя лучше, серьезно. Это странно, но я чувствую что-то вроде облегчения.

– Тогда я рада.

Стэп качает головой.

– Послушать тебя, всегда все так легко.

– Прости, но если ты говоришь, что тебе плохо, то я расстраиваюсь, а если потом ты сообщаешь, что тебе хорошо, то я радуюсь.

– Да, все верно, ты права. А как у тебя дела с Банни?

– Хорошо, очень хорошо. Я рада, и, следовательно, должен быть рад и ты.

– Я и впрямь рад. – Стэп смеется. – Вот видишь, а я понял, как это получается. – И они смеются вместе. Потом Стэп становится серьезным. – Самое ужасное, что, какой бы оборот ни приняла эта история, и какой бы я ни сделал выбор, она все равно кончится трагедией. В любом случае кто-нибудь будет несчастен.

Паллина продолжает слушать молча.

– Но сегодня, взяв Аврору на руки, я понял, что должен остаться. Тогда остальные будут не так несчастны, а что до моего несчастья… Да ладно, я привык.

И Паллина понимает, что в глубине его души остались какие-то старые раны, которые не может полностью изгладить даже такая большая любовь.

– Теперь только нужно придумать, как сказать об этом Баби. Нет смысла продолжать встречаться каждый день: это сделает расставание еще мучительней.

Паллина молча кивает. Она не верила, что он так перед ней раскроется, и не ожидала услышать от него эти слова. Потом Стэп к ней поворачивается.

– Очень тебя прошу, умоляю, ничего ей не говори, позволь мне самому придумать, как лучше ей об этом сказать. Хоть я и знаю, что не существует слов, которые могли бы сделать эту ситуацию приемлемой. И все же, поклянись мне.

– Клянусь.

«Как странно, – думает Стэп, – только теперь я понимаю мою мать, понимаю, что такое любовь, о которой говорил Джованни Амброзини. Нет ничего несправедливей любви, которую запрещают».