Читать книгу - "Десять месяцев (не)любви - Юлия Монакова"

Между тем, Илона Эдуардовна перевела взгляд на Полину — и от её ласковой нежности не осталось и следа. Русичку буквально перекосило, но она нашла в себе силы никак не комментировать их совместное появление.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ревнует она его ко мне, что ли, осенило вдруг Полину. Но она тут же отвергла эту мысль: да ну, бред. С какой стати? По какому поводу?.. Однако ревность многое объяснила бы в её поведении…

— Пойдёмте же, Полина, — Громов кивком пригласил девушку следовать за собой, поскольку она замешкалась, стоя на ступеньках и глядя вслед гордо удаляющейся Илоне Эдуардовне. — Такое ощущение, что вы засыпаете на ходу. Выходные удались? — пошутил он.

Полина встрепенулась и виновато посмотрела на доцента.

— Извините, Марк Александрович. Просто немного задумалась.

Усадив Полину на стул, который едва-едва вмещался в тесное узкое пространство между стеной и столом, Громов удобно устроился напротив и надолго погрузился в чтение, периодически делая на страницах какие-то пометки карандашом и не произнося при этом ни слова.

Полина старалась не выдавать своего волнения, наблюдая за тем, как он читает её работу. Когда Марк Александрович оторвался от чтения и устремил внимательный взгляд на студентку, она подобралась, настроенная на обстоятельную и уважительную беседу.

Поначалу всё шло довольно сносно.

Полина на всякий случай заранее решила не возражать, не спорить, быть покладистой и послушной. Она деловито приняла от Громова несколько общих замечаний о методологии и о жанровых различиях в фольклоре. С удовольствием покивала, соглашаясь с утверждением, что главный признак “нефольклора” — отсутствие художественности… Ей даже ненадолго показалось (и польстило слегка, чего уж), что этот взрослый, солидный, учёный человек — доцент! — разговаривает с ней, как с равной. Но тут он сердито ткнул карандашом в одну из страниц Полининой работы, и иллюзия “равенства и братства” рассеялась без остатка. Никакого равноправия — напротив, она почувствовала себя провинившейся школьницей, вызванной на ковёр к директору.

— У вас, госпожа Кострова, — начал он, и её буквально обдало холодом и отчуждением от этого официального обращения, — к сожалению, отсутствует чёткое понимание, что есть флоклор, а что — подделка, устные произведения отдельных лиц, выдаваемые за народные.

Полина закусила губу, стараясь не выдать, как она расстроена.

— Всё-таки трудно определить, что — фольклор, а что нет… — робко и нерешительно возразила девушка.

— Разве? — он посмотрел на неё почти с отвращением. — Да фальшивка плавает брюхом кверху, как дохлая рыба. Неужели вы не чувствуете этого? Не слышите? Вам это не режет слух?..

— Слышать-то слышу, и чувствую… — она развела руками.

— Вот видите! — обрадовался Громов, перебивая.

— …но ведь это всё на уровне интуиции, а надо как-то научно обосновать, — докончила Полина свою мысль. — Нельзя же выкидывать из текста только по принципу “мне так кажется”. Тем более, подделывают очень профессионально, с традицией… К примеру, все эти частушки поют у нас на острове на праздниках и на застольях, и никто теперь уже не вспомнит, от кого и когда впервые их услышал, — Полина беспомощно пожала плечами.

Громов снова подвинул к себе папку и быстро проставил несколько галочек карандашом напротив отдельных частушек.

— Поразмыслите на досуге, — сказал он более доброжелательным тоном, — попробуйте сами разобраться, почему их нельзя отнести к народному творчеству.

— Вот именно эти частушки я терпеть не могу, — призналась Полина, невольно засмеявшись. Он тоже засмеялся, с удовольствием глядя на неё — ни следа не осталось от прежнего брезгливого выражения.

— Ну вот, а говорите — трудно! Я верю, что у вас есть чутьё на эти вещи, вы способная. А вот обоснуйте и объясните мне это сами, хотя бы попытайтесь. Не сейчас, разумеется. Подумайте.

Громов отложил папку в сторону, по рассеянности вместе со своим карандашом, заложенным между страницами.

— А вообще, конечно, в некоторых вопросах вы мне сто очков вперёд даёте, Полина. Я — теоретик. Практики ужасно не хватает, — признался он внезапно в каком-то доверительном порыве. — Мне бы поработать где-нибудь… в месте, вроде вашего острова. Возьмёте меня как-нибудь с собой? — смущённо улыбнулся он, и непонятно было, издевается он сейчас над ней или спрашивает совершенно искренне.

— Поедемте… — отозвалась обескураженная Полина, чувствуя, как предательский румянец заливает ей щёки.

Ох, только бы он перестал так на неё смотреть и так улыбаться! Хорошо, что она сидит, иначе ноги бы её не удержали.

Чтобы чем-то занять себя, Полина потянулась за своей папкой, лежащей на противоположном конце стола рядом с Громовым, и тут вдруг поймала на себе его странноватый взгляд. Она не сразу сообразила, почему доцент так необычно на неё смотрит, а сообразив, чуть не ахнула в ужасе. Дело в том, что сегодня она надела блузку "с секретом". Пока Полина стояла или сидела, строгий воротничок плотно облегал шею, но стоило ей слегка наклониться — и вся эта видимая строгость летела к чертям собачьим, потому что на воротнике не имелось ни единой пуговицы, и края его тут же заманчиво и весьма соблазнительно распахивались.

Господи ты боже мой, подумала Полина ошеломлённо, да Громов пялится мне в декольте! Она поспешно выпрямилась и замерла, боясь сделать неловкое движение, чтобы вновь не спровоцировать сеанс нечаянного, хоть и вполне невинного, стриптиза.

Он, конечно же, поспешил отвести взгляд и вообще по-джентльменски сделал вид, что ничего не заметил, не обратил внимания… Однако его глаза имели опасное, смущающее, возмутительное свойство — говорить лишнее. И столько в них сейчас было, в этих удивительных глазах цвета расплавленного серебра! Что отвечать на это — Полина не знала, а молчать было глупо…

Но в это время, на счастье, у Громова зазвонил телефон, и он, извинившись перед студенткой и сделав рукой отпускающий жест, погрузился в какой-то важный деловой разговор.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Полина на подкашивающихся ногах вышла из аудитории и поплелась вниз по лестнице. Ей срочно нужно было сделать глоток свежего воздуха, чтобы остыть и проветрить мозги. Она совершенно не понимала, что с ней происходит, отчего горят щёки и всё ещё подрагивают колени. Неужели доцент Громов нравится ей? Нравится как мужчина? Это же глупо и… бесперспективно. А может быть, она путает симпатию с чем-нибудь иным? С уважением к научному авторитету Громова, к его увлечённости профессией… ну невозможно же вот так по-идиотски, с ходу, “запасть” на своего научного руководителя! Но чем тогда объяснить свою странную реакцию на обычную, наверняка ничего не значащую, улыбку?.. На случайный, нечаянно пойманный взгляд?..