Читать книгу - "Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж"

Его речь потонула в шуме хлопков и восторженных восклицаний. Как солдат, Антоний и вправду не имел себе равных среди живых.

— Я говорю это не ради хвастовства. Я хочу, чтобы вы понимали, какие огромные преимущества имеем мы перед противником. Главная беда нашего врага заключается даже не в ограниченности средств, малой численности, плохом оснащении — но в его вожде.

Антоний выдержал паузу и указал на пустующее место.

— О том, какой он военачальник, даже и говорить нечего. Я лишь суммирую то, что вам и так известно. Итак, он человек слабый и болезненный. Он ни разу в жизни не одержал значительной победы, самостоятельно командуя войсками, ни на суше, ни на море.

По помещению пробежал шепоток.

— Когда я стал победителем при Филиппах, он в той же самой кампании, против тех же самых людей ухитрился потерпеть неудачу. Но в ту пору мы были союзниками, и я великодушно позволил ему разделить честь победы.

Он говорил правду. Но с тех пор, как на сцене появился Агриппа, ситуация изменилась. Октавиан сам осознавал свою неспособность побеждать в одиночку, а если он что-то понимал, то действовал сообразно ситуации, исходя из практических соображений.

— Далее, что касается соотношения сил. Наши корабли для него неуязвимы, ибо они огромны, хорошо защищены, имеют на борту стрелков и способны потопить каждого, кто к ним приблизится. Забудьте про Агриппу. Да, он разбил Секста, но ведь тогда ему приходилось воевать с пиратским вожаком, располагавшим плохо оснащенными легкими суденышками. И даже при этом Секст поначалу побеждал. Помните это.

Мне подлили вина, но я едва заметила это. Еще один слуга принес и поместил в чашу цветок с красными лепестками.

— Что касается нашей армии, то она не только обладает превосходством в численности и оснащении — она имеет лучшего командира. Так воспрянем же духом, друзья, ибо нам предстоит сражаться ради больших целей. Нашим выигрышем будет весь мир!

Вина я не хотела — чувствовала, что выпила уже достаточно. Я подала знак стоявшему в тени пареньку, и он — ничуть не смущенный тем, что ранее я за ним наблюдала, — устремился ко мне. Он принял мою чашу и немедленно отпил из нее глоток.

Между тем голос Антония приобрел тот звучный тембр, слышный издалека.

— Итак, друзья мои, если мы проявим рвение, то обретем высочайшую награду. Если же позволим себе расслабиться, на нас падут великие несчастья. — Он обвел взглядом собравшихся. — Да, великие несчастья, ибо кто может рассчитывать на милосердие Октавиана? Милосердие ему неведомо! Разве был он милостив к Лепиду, к вольноотпущенникам, из которых выколачивал деньги, к землевладельцам, которых лишил собственности? Или ко мне, своему соправителю, союзнику по борьбе за дело Цезаря? Он попытался обратить меня в простого гражданина и отобрать титул, дарованный не им. Отобрать по прихоти, заставившей не согласных с его самоуправством сенаторов покинуть Рим! Если он смеет так обращаться со мной, императором и победителем Армении, каково же его отношение к тем, кто не имеет сил противиться подобному наглому насилию? И еще — вот ирония! — он утверждает, будто вовсе не воюет против меня, будто я ему не враг. Своими врагами он объявил вас. Значит, в случае своей победы Октавиан обойдется с вами еще хуже.

Это утверждение было, мягко говоря, не совсем точным. Октавиан объявил войну только Египту, прочих же царей своими врагами не провозглашал. В конце концов, именно я обеспечивала и ведение войны, и кампанию против Октавиана в Риме.

— В нашей власти не только сохранить собственную свободу, но и совершить деяния героические — вернуть свободу римскому народу, ныне порабощенному Октавианом и его кликой. Давайте же отдадим все силы, чтобы добиться благополучия и счастья для себя и для римлян, на вечные времена!

И снова раздались бешеные аплодисменты. Талантливый оратор, Антоний в который раз воодушевил аудиторию. Люди вскакивали с мест, топали ногами. Но позади меня случилось нечто странное, не совпадавшее с общим настроем: кто-то зашатался и упал на пол головой вперед.

То был давешний молодой слуга. Он корчился на полу, хватаясь за живот.

— Канидий! — Я схватила военачальника за руку и потянула с его места напротив себя, чтобы показать паренька. — Смотри!

Я думала, он поможет слуге подняться, но вместо этого Канидий отстранил меня и торопливо опустился на колени возле бьющегося в корчах слуги. Бедняга извивался, выгибался дугой и страшно скалил сжатые зубы.

— Яд! — воскликнул Канидий.

Схватив ложку, он попытался засунуть ее юноше между зубами, чтобы он не откусил себе язык, но челюсти были сжаты слишком крепко.

— Осторожно!

Канидий и сам старался, чтобы несчастный не задел и не поцарапал его, — ведь никто не знал, какого рода отрава использована. Канидий внимательно посмотрел, нет ли на полу гвоздей или осколков стекла, но ничего не обнаружил. Кроме золотой чаши, что валялась в стороне, в лужице растекшейся жидкости.

— Не прикасайся! — вскричала я.

Внезапно я все поняла.

Вино. Оно было отравлено.

Обернувшись, я оглядела сидевших за столом, страшась увидеть, что они тоже теряют сознание.

Но ничего подобного не происходило.

Значит, отравили лишь мое вино. Цветок. Кто-то опустил в мою чашу отравленный цветок.

Но кто?

Шумно восторгаясь Антонием, гости не обратили внимания ни на упавшего слугу, ни на то, что мы с Канидием склонились над ним.

Но ведь кто-то из них пытался отравить меня. Или отравитель прислан из лагеря Октавиана? Кажется, Канидий выражал сомнения в том, что можно заслать лазутчиков в наш лагерь. Не ошибся ли он?

От потрясения я ослабела. Прямо у нас на глазах бедный паренек в последний раз конвульсивно содрогнулся, вытянулся и затих. Умер.

Это весьма сильный и быстрый яд.

Антоний наконец нашел меня взглядом и нахмурился. Мне следовало вернуться на место и вести себя так, будто ничего не случилось. Это особенно важно, чтобы показать врагу — ему или ей? — что покушение не удалось.

Антоний протянул мне руку. Я дрожала, но сумела улыбнуться ему и гостям. Меня тепло приветствовали. Ни малейшего намека на враждебность.

Пришло время скромных развлечений, доступных в лагерных условиях. Выступали жонглеры, певцы, несколько акробатов и верблюд, обученный танцевать. Музыканты вовсю бряцали на кимвалах и лирах, а мне казалось, что сердце мое стучит громче любого барабана.

Но неожиданности вечера еще не кончились. Когда верблюд, потешая гостей, выделывал кренделя ногами в такт барабанному бою, в трапезную влетел запыхавшийся матрос.

— Император! — заорал он во весь голос. — Где император?

— Да здесь я. — Антоний поднялся с места. — В чем дело?

Моряк в изорванной промокшей одежде схватил Антония за плечо и шепнул что-то ему на ухо.