Читать книгу - "Очарованная призраками - Лора Себастьян"

деле им здесь тоже не место. И однажды вы уйдете, а я останусь совсем один.

 Он произнес это так просто, не ища ни жалости, ни поддержки, ни добрых слов. И я не знала, как на это ответить: часть меня хотела напомнить ему, что он может отправиться с нами. Это было возможно. Но будущее казалось таким далеким, слишком далеким, с ним столкнутся другая Элейн и другой Ланселот… Проблем таких возникнет еще немало, так почему бы не добавить в кучку еще одну?

 Я положила руку ему на сердце: оно билось под моими пальцами, подобно птице в клетке.

– Похоже, ты все еще меня боишься. – Я чуть подвинулась и нависла над ним, оперевшись руками на его плечи.

Мои золотистые волосы закрыли нас от взора звезд, сияющих сквозь открытую крышу, от Авалона и всех остальных. И от будущего, которое на нас давило. В мире остались только он и я, и биение наших сердец, и дыхание, вырывающееся из наших губ.

– Твое сердце забилось чаще, – произнесла я, пытаясь изобразить его глубокий говор. Получилось у меня куда лучше того раза, когда я попыталась проделать это впервые. Теперь я знала его голос так же хорошо, как и свой собственный. – И дыхание участилось, – продолжила я.

 Он посмотрел в мои глаза и рассмеялся: смех этот отозвался по всему телу. А потом он поднял голову и увлек мои губы в поцелуй, и мир наш сделался еще чуточку меньше.

 Мы находим Ланселота на пляже: он собирает ракушки для своей матери, Аретузы.

 О ней ходит много толков: каждый новый совсем не похож на предыдущий, словно опаловые чешуйки, которые переливаются на ее коже. Ланселот никогда не рассказывал ее историю, но вот что я узнала о ней сама.

 До рождения Ланселота Аретуза была водяным божеством, и ее владения тянулись по рекам и прудам всех земель и по морям, которые их со-единяли. Даже грязные лужицы на улицах Камелота принадлежали ей, и она могла путешествовать по ним и любым другим водным клочкам с такой же легкостью, с которой я делала шаг.

 Сила ее была велика, а сама она – счастлива. Почти.

 В конце концов, вода тоже может быть холодной и пустой, и Аретузе стало одиноко.

 Как-то раз она показала мне себя – тогда я впервые пришла к ней на чай. Чешуя покрывала внутреннюю сторону ее рук и ног и живот, поэтому она носила длинные, струящиеся платья, чтобы укрыться от чужих глаз. Тогда я не понимала, зачем она это делала, ведь чешуя переливалась радугой, блестела и была такой красивой.

 Аретуза рассказала, что когда-то чешуя покрывала почти все ее тело, а жабры на шее позволяли дышать под водой. Когда-то вместо ног у нее были плавники.

 Однажды у лесной реки она увидела мужчину. Она не называла его красивым – да ей и не нужно было. В историях, подобных этой, мужчины всегда красивы. Красота и приманивает, и плотно сажает на крючок.

 Может, какое-то время он и любил ее в ответ. Может, он думал, что сдержит все обещания, которые шептал ей на ухо. Может, он не собирался оставлять ее одну: с растущим животом, отваливающейся из-за сухости чешуей и в ожидании того дня, когда он вернется. Может, он попал в неприятности… Аретуза в это все еще верит, и ее суждение тут все же вернее любого из наших.

 Но это не имеет значения, потому что Аретуза осталась одна, без чешуи и с новорожденным сыном. Она осталась одна в мире, которого не понимала.

 На Авалон их привела Нимуэ, и какое-то время они считали, будто чешуя ее отрастет обратно и она вернется в море, но этого так и не произошло. Кое-кто говорит, что так ее наказывают Дева, Мать и Старуха – ведь она бросила свои обязанности ради смертного мужа. Кое-кто говорит, что это и не наказание вовсе, а выбор: Аретуза решила остаться на земле, со своим сыном.

 Не знаю, что из этого правда. Но Ланселот вряд ли сможет ответить мне на этот вопрос.

 Ракушки – одна из немногих связей с морем, оставшихся у Аретузы. Она показала мне, что в них сокрыты послания, которые прошептали за сотни тысяч километров отсюда, и научила, как оставить свое. Стоило его бросить в воду, и много дней спустя его кто-нибудь найдет.

 Когда я впервые прибыла сюда, то прошептала несколько посланий для матери и проделывала это каждый день в течение месяца. Но ответа так и не получила, потому и перестала. Я пыталась убедить себя, будто просто что-то делаю неправильно, поэтому сообщения не доходят, – хотя какая-то часть меня всегда знала: это не так.

– Какие слухи принесло с земли? – спрашивает Моргана у Ланселота, пытаясь сохранить легкий тон.

 Он поднимает бровь – особый талант, которому я всегда завидовала. Когда это пыталась проделать я, то люди порывались тут же отойти подальше – я выглядела так, словно вот-вот чихну.

– Это не слухи, Эм, а важные послания.

 Моргана не отвечает, и Ланселот не сдерживает вздоха.

– Леди Дюкарт из Лионесса пытается совратить пастуха на два десятка лет моложе себя. Безрезультатно. И теперь весь двор над ней смеется. Ну что, довольна?

– Весьма, – подает голос Гвен. – Леди Дюкарт пыталась убедить всех, что меня растили чудовища.

 Я хмурюсь.

– Ты ведь сама всем рассказываешь, что тебя растили чудовища. Так что это… правда?

 Она пожимает плечами и отводит взгляд.

– Все дело в ее тоне.

 Я качаю головой и перевожу взгляд на Ланселота.

– Мы пришли попрощаться, – сообщаю я.

 Ланселот удивленно вскидывает голову, а потом наклоняется, чтобы поднять еще одну раковину, вытирает ее о свою домотканую тунику, уже мокрую от соленой воды.

– Не стоило проделывать такой путь, – бормочет он. – Увиделись бы за завтраком.

 Я оглядываюсь на остальных, ища поддержки, и вперед выступает Артур.

– Нас не будет на завтраке. – Голос его звучит куда более уверенно, чем я ожидала. – Мой отец умер. Теперь я – король Камелота.

 Он впервые произнес это вслух, и в утверждении его слышится вопрос, словно Артур ждет, что кто-нибудь его поправит. Но никто этого не делает.

 Ланселот смотрит на нас так, словно сейчас кто-нибудь выпрыгнет вперед и назовет происходящее шуткой. Потом понимает, что это не так, хмурится и отворачивается к морю. Где-то там, за горизонтом, нас ждет Альбион.

– Что ж, – медленно произносит он, – мы ведь знали, что так и будет, не правда ли? Легкой дороги.

 Голос его такой спокойный, что мне хочется его ударить. И,