Читать книгу - "Что осталось от меня — твое - Стефани Скотт"

хотя и до него отец присутствовал лишь где-то на периферии моей жизни. Как и многие служащие, он проводил долгие часы в офисе и поздно возвращался домой. А уж в школе я меньше всего ожидала его увидеть. Скорее, наоборот: именно там отсутствие отца подчеркивалось с особой ясностью самим кругом общения мамы до развода и после него. Пока мама была замужем, на разных школьных мероприятиях она болтала с замужними женщинами, после развода присоединилась к кружку матерей-одиночек, которые сетовали, что вынуждены исполнять роль и отца, и матери. В Диснейленде этим женщинам приходилось сажать ребенка себе на плечи, потому что рядом не было мужчины, который бы понес его. Однако же меня в любом случае никто, кроме мамы, на плечах не носил.

Отцу потребовалось несколько мгновений, чтобы отыскать меня среди одноклассников. Он тщетно шарил взглядом по комнате, всматриваясь в лица детей, сидевших на голубых пластмассовых стульчиках за небольшими круглыми столиками. Отец нахмурился, когда так и не обнаружил среди них свою дочь, потому что меня там не было. Я стояла в углу.

В то утро нам дали тест. Как сказала учительница, чтобы оценить, насколько продуктивно работает наш мозг. Это упражнение было предложено вместо обычного урока каллиграфии. Меня задание заинтересовало, мне захотелось выполнить его как можно лучше. Я ерзала на стуле, стараясь усесться поудобнее. Взобравшись коленками на сиденье, оперлась локтями на стол и склонилась над листом бумаги. А потом, задумавшись, подняла голову и посмотрела на одноклассников: сама мысль, что мы работаем над тестом, который определит наши способности, казалась мне удивительной. Но в следующий момент я ахнула, когда учительница схватила меня за руку и выдернула из-за стола, обвинив в том, что я списываю.

Во время утреннего перерыва мне разрешили выйти из угла и вместе со всеми участвовать в уборке школы. Ученики работали парами, нам предстояло подмести пол в холле и освободить корзины с мусором, а затем сходить в школьный кафетерий за причитающимся каждому стаканом сока. И хотя я трудилась не хуже остальных, одноклассники продолжали косо посматривать на меня. После перерыва учительница велела снова встать в угол. С того дня по школе поползли слухи, что я «трудный ребенок». Это был мой первый опыт знакомства с осуждением со стороны сверстников и взрослых.

Я смотрела, как отец беседует с учительницей, и гадала, не она ли вызвала его и знает ли дедушка, насколько плохой я оказалась. Припомнив, как родители других непослушных детей при разговорах с учителями постоянно кланялись и согласно кивали, я поморщилась. Отец посмотрел в угол, где я стояла, и щелкнул пальцами, указывая на мои пальто и сумку. Я подхватила вещи и последовала за ним к выходу. Он так и не проронил ни слова, пока мы шли до его машины.

— Я не списывала, — прошептала я.

— Что?

— Я не списывала, — произнесла я громче и решительнее.

Папа вздохнул и повернул ключ в замке зажигания.

— Постарайся вести себя хорошо, Сумико. Ладно?

Я молчала всю дорогу, пока мы ехали через город в сторону жилых районов. Автомобиль затормозил возле высокого здания светло-бежевого цвета с коричневыми зеркальными стеклами. Постройка напоминала здание, где располагалась дзюку[31]. Я ходила туда, чтобы подготовиться к поступлению в хорошую среднюю школу. Все, кого я знала, ходили в дзюку, ее называли «клубом будущего». Каждый день в полдень мы собирались в спортивном зале для общего скандирования. Дети стояли рядами, наши головы были туго обвязаны красно-белыми банданами, мы хором, снова и снова, выкрикивали одну и ту же фразу: «Мы поступим в “Мёнити Га-куэн”»!» «Мёнити» была предметом мечтаний многих — лучшая школа в Токио, название которой означает «Школа завтрашнего дня». И вот в течение всего учебного года мы изо дня в день собирались в гулком спортзале, чтобы снова и снова выкрикивать эти слова, как будто сама убежденность в успехе служила его залогом. Я поняла, что люди и вправду надеются, что непрестанное повторение каких-либо важных заявлений приведет их к цели: они вновь и вновь задают одни и те же вопросы, жуют одну и ту же мысль, словно в этом можно найти утешение.

Отец вошел в здание. Я следовала за ним по пятам. В холле стояла большая фигура Пипо-куна: талисман столичной полиции, пухлый оранжевый покемон. У него большие уши, чтобы он мог слышать, что говорят люди, у него большие глаза, чтобы он мог видеть, что происходит вокруг, и у него антенна на макушке, чтобы он мог улавливать настроение города. У этого Пипо была бархатная шкурка, и я потянулась, чтобы дотронуться до него, но подошедший к нам офицер поклонился отцу и открыл какую-то дверь, приглашая нас войти. Мы оказались в комнате, одна стена которой была полностью занята гигантской картой Токио, выполненной в серо-голубых тонах. Прежде чем уйти, отец наклонился и взял меня за плечи:

— Просто скажи правду, Сумико. — Он пристально вглядывался мне в лицо, я чувствовала сквозь хлопчатую ткань школьной блузки, как его пальцы впиваются в кожу. — Правду, слышишь?

Оставшись одна, я принялась изучать карту на стене, следя, как меняются очертания города вместе с извилистой береговой линией Токийского залива. Переплетение улиц было похоже на переплетение линий на ладони у мамы. Я гадала, где та точка на карте, в которой сейчас находится моя мама, вернее, ее тело. Когда дедушка сказал, что она умерла, я поначалу не поверила. Когда же мне не разрешили увидеть ее тело, подозрения только усилились. Они расцвели буйным цветом, когда мы с Ханной уехали из Токио и маму похоронили без меня.

Я вздрогнула, когда дверь отворилась, и в комнату вошла женщина в белой шелковой блузке и черной юбке. Поверх блузки на ней был надет просторный пиджак с широкими, подбитыми ватой, плечами. Массивные золотые серьги в ушах женщины покачивались при каждом движении. Я уловила густой приторный аромат духов, который застрял у меня в горле, словно комок липкой каши. Женщина обняла меня за плечи и заговорила неприятным высоким голосом. Затем подвела к низкому столу, усадила и положила передо мной какую-то папку. Папка была сделана из коричневого картона, и в ней оказались фотографии моих родителей. Женщина начала расспрашивать о маме. Я поднялась, отошла от нее и уселась на пол возле стены, скрестив ноги. Женщина не растерялась, подошла ко мне и тоже уселась на пол. Правда, в туфлях на высоких каблуках сидеть ей было не очень удобно. Видела ли я незнакомых людей у нас дома? Я помотала головой. Затем женщина