Читать книгу - "В оковах страсти - Дагмар Тродлер"

Она с удивлением взглянула на меня.

— Наш двор? О, моя мать ненавидела грязь, а потому он весь, до последнего уголка, вымощен камнем. — Взгляд ее остановился на мне и на какое-то мгновение потерял свою надменность. Она взяла меня под руку и потащила не в зал, а в наш сад. От нее веяло чудесным ароматом роз, и когда дерзко выбившаяся прядь ее золотых волос коснулась моего лица, мне вспомнился поцелуй из далекого прошлого.

Мы сели на мою любимую скамью, и, как обычно, я скинула туфли.

— Прелестный сад, — сказала она.

Ее длинные, нежные пальцы теребили нежно-розовый стебель лугового сердечника, которым я иногда приправляла крупяные супы, касались только что раскрывшихся соцветий.

— А правда, что господин фон Кухенгейм готов положить к вашим ногам все свое состояние и вы сможете разбить сад по вашему вкусу?

Я лишь что-то пробурчала в ответ. Какое ей до этого дело?

— Я слышала, что скоро вы выходите за него замуж, уже этим летом? — Она наклонилась вперед. — А еще говорят, он богат?

В животе у меня заурчало. Все-таки по утрам следует хоть немного есть.

— Рассказывают, у него большой дом, весь обвитый виноградной лозой, и что его вино нравится супруге кайзера, — продолжала Аделаида.

Я не испытывала ни малейшего желания беседовать о господине Гуго. Руки ее погрузились в розовый ясенец на самом конце грядки. Донесся пряный аромат корицы. Она с жадностью сунула свой носик в соцветия, и я пожелала ее графскому любопытству сильного чиха.

— Он молод, господин фон Кухенгейм, вы счастливая.

— Вы находите? — вырвалось у меня.

Ловкими пальцами она сорвала несколько соцветий сердечника и, соединив вместе, воткнула в мои короткие локоны, я даже не успела отстраниться.

— Молодой и богатый — вы сможете вести хозяйство так, как вам нравится.

Мой отец был старым и не самым богатым, но, несмотря на это, она обустраивала хозяйство по-своему.

Цветок за цветком выращенного мною сердечника под ее пальцами превратился в роскошный венок.

Я попыталась спасти свои драгоценные растения.

— Эта трава хорошо помогает при менструальных болях, графиня, — заметила я.

С очаровательной улыбкой она надела венок на голову.

— Надеюсь, эта трава мне больше не понадобится.

Лицо мое, наверное, помрачнело, потому что она положила свою руку на мою и наклонилась вперед.

— Делайте то, что я вам говорю, извлекайте из этого лучшее, фройляйн! — Ее шепот принял заговорщицкий тон. — Не отказывайтесь ни от чего, что вам предлагают, — и требуйте большего! Окружите себя служанками, чтобы были одна симпатичнее другой, так как хвост старого козла — ничто в сравнении с тем, какое удовольствие может доставить вам юная девушка.

Ее голубые глаза заблестели, и я подумала, что ослышалась. Она осторожно провела рукой по моему животу и еще больше наклонила голову вперед.

— А когда вы забеременеете, держите дверь закрытой, и тогда сможете доставлять себе удовольствия так много и так часто, как только пожелаете. Подумайте об этом, фройляйн, когда станете хозяйкой дома фон Кухенгейма… Извлекайте из этого лучшее!

Ее нежный голос и благоухание роз преследовали меня даже тогда, когда она уже исчезла с моих глаз, окруженная служанками. Я взъерошила волосы, обхватив голову руками. Не отказывайтесь ни от чего, что вам предлагают. Я уже была рада, что вскоре смогу покинуть отчий дом. Чем больше она перекраивала на свой лад жизнь, к которой я привыкла, тем больше я приходила в смятение и отчаяние.

На грани изнеможения, постоянного недосыпания, словно призрак, не зная, чем заняться, после передачи ключей новой хозяйке бесцельно слонялась я по замку с кожаным ремнем в руке, завязывая на нем узлы, чтобы ни о чем не думать и ни о чем не вспоминать…

Я слышала, как за моей спиной шептались, будто я лишилась рассудка с того самого дня, как повстречалась в водах озера с сатаной, уже все об этом слышали… Если я оборачивалась, люди пугались и разбегались в разные стороны.

Когда мои руки начали гноиться, Майя обратилась за помощью к еврею.

— Я уж думаю, не задумали ли вы что-нибудь сделать с собой, — ворчала она, беря меня за правую руку, которой я, потеряв всякие мысли, теребила волосы. — Вы что, хотите, чтобы вся прислуга поверила в то, что вы ненормальная? Глупость это, Элеонора. Еще ни разу в жизни я не видела молодой женщины, которая заранее так ненавидит своего жениха! Опомнитесь!

* * *

Даже Всемогущий потерял дня меня свою близость, которую я так сильно чувствовала, она перевоплотилась в расплывчатый туман.

— Вспомни слово Твое к рабу Твоему, на которые Ты повелел мне уповать, — обратился ко мне патер Арнольд, едва я вошла в часовню.

Священник взял в руки Псалтирь и с сомнамбулической уверенностью стал искать подходящий псалом.

— Вспомни слово Твое, — бормотала я, начиная опять перебирать волосы, — к рабу твоему…

Мне было абсолютно безразлично, как долго пролежала я на полу часовни. Господь больше не слышал меня. По привычке, а также потому, что я любила ледяной холод гранитных плит, я продолжала лежать перед статуей Мадонны.

— …Это утешение в бедствии моем.

— Да смилостивится над вами Господь, фройляйн, — рассеянно пробормотал патер Арнольд. — Quia eloquinum tuum vivicafit me.[70]

* * *

Майя перевязала мне и левую руку. Бездумно я начала расцарапывать покрывшиеся коркой раны, причиняя себе боль, поднимающуюся от ладоней вверх по руке. В дверь постучали. Гизелла вскочила и открыла еврею. На мою руку упала тень, передо мной стоял Нафтали. Я не могла уже и вспомнить, когда в последний раз виделась с ним. Лекарь попросил разрешения остаться со мной наедине, но Майя и Гизелла сделали вид, что не расслышала просьбы. Нафтали присел на подоконник напротив и долго смотрел на меня.

— Думаешь, что сможешь предотвратить то, что уже решено? — Тихо спросил он наконец.

Я уставилась в одну точку, в горле стоял ком. Картинки воспоминаний одна за другой сменялись в моей памяти, сжимались, образуя одно лицо, растекающееся, даже не приняв четких очертаний.

Нафтали раскрыл свой саквояж и вынул оттуда стеклянную амфору.

— Я хочу, чтобы ты принимала содержимое каждый день по одной ложке. Это укрепит тебя. — Он приподнял мой подбородок. — Еще хочу, чтобы ты начала есть.

Больше он не сказал ничего, а занялся моими руками, вымыл их в воде с приятным запахом, намазал жгучей мазью, перебинтовал раны. Гизелла обнюхала амфору, Майя что-то делала над емкостью с водой, обе с любопытством прислушивались к происходящему, но еврей за все время не проронил больше ни слова.