Читать книгу - "Правило Диксон - Эль Кеннеди"

Я делаю шаг навстречу Шейну и заключаю его в объятия. После секундного колебания он обнимает меня в ответ, опускает подбородок мне на плечо.

– Жесть просто, – говорит он.

– Знаю.

У меня болит за него душа. Каждый раз, поймав его взгляд, я вижу боль в его глазах. Она притупляется, только когда мы занимаемся сексом. К слову, секса у нас довольно много – каждый вечер он приходит ко мне домой, пока Мэри-Энн спит в его квартире. Думаю, оргазмы ему помогают. Помогают они и мне, потому что в конечном счете у меня ни с кем не было такого секса, как с Шейном.

– Нам заказать ужин из закусочной к твоему возвращению? – спрашивает он.

Я качаю головой.

– У меня встреча с детективом Уэндт.

– Вот черт. Сегодня? – Его лицо мгновенно искажает вина. – Я бы пошел с тобой, но вряд ли маме понравится, если я приведу ребенка в полицейский участок.

– Ничего страшного. Мы пробежимся по некоторым нюансам моего заявления, вот и все. Там будет мой адвокат.

– А твой папа?

– Он приехать не сможет, но, как я уже сказала, ничего серьезного там не будет.

На самом деле я преуменьшаю. Может, встреча и не несерьезная, но вот сама ситуация – определенно. Поскольку это уже второе нападение на счету у Перси, прокурор будет рассматривать дело в суде. По идее, мое участие на этом заканчивается, но за последний месяц адвокат Перси несколько раз связывался с моим. Перси в ярости, что я дала ход этому делу. Впрочем, даже если бы я захотела отказаться от обвинений, копы все равно не согласятся. А Перси, судя по всему, слишком упрям, чтобы признать вину.

– Это так раздражает, – говорю я Шейну. – Он мог пойти на сделку и получить условное. Ему надо просто признать вину, и тогда нам не придется терять время в суде.

– Честно, я думал, он признает вину. Видимо, такой нарцисс, как он, не в состоянии признать, что поступил нехорошо. В его искаженном представлении о мире ты заслужила фингал за то, как обошлась с ним – порвала отношения, а потом стала встречаться с другим человеком. Какая наглость!

– Совершенно неприемлемо, – саркастично откликаюсь я. – И как я посмела жить дальше без него?

Шейн склоняется ко мне в поцелуе.

– Если что-нибудь понадобится, напиши. Я всегда могу оставить Мэри-Энн в закусочной и заплатить официанткам, чтобы они за ней присмотрели, а сам добегу до полицейского участка.

– Все будет в порядке, обещаю. Я люблю тебя.

Теперь я говорю ему эти три слова каждый день и порой до сих пор проклинаю себя за то, что не сказала их в тот вечер, когда Перси припарковался возле «Медоу-Хилл». Я и тогда знала, что чувствую, но злилась, что Шейн ушел с Линси. Теперь-то я осознаю, насколько ребячливым было мое поведение. Если любишь, обязательно скажи. Жизнь слишком коротка, и никогда не знаешь, что принесет завтрашний день. Вдруг я промолчала бы в тот вечер, а на следующее утро что-нибудь случилось бы? Даже представить не могу, как смогла бы жить, постоянно терзаясь сожалениями.

– Я тоже тебя люблю, – говорит Шейн и целует меня еще раз.

Он уходит на тренировку, а я возвращаюсь в кухню. Мэри-Энн сидит за столом и пьет приготовленный мной смузи, громко прихлебывает через соломинку.

– Вы с ним такие слащавые, – обвиняет она.

– Знаю, – вздыхаю я. – Мерзость какая.

Мэри-Энн фыркает. Она смеется гораздо чаще Шейна. Не знаю, в чем дело: может, дети более стойко переносят беды, а может, она лучше скрывает свою боль. Она говорит, что скучает по папе, а иногда плачет, но нет ощущения, что ей на плечи давит неподъемный груз. А вот с Шейном есть.

– Ладно, – говорю я. – Давай готовиться к охоте на камни. В кампус нам выходить только через несколько часов.

Нас ждет прогулка, обед, потом психология, а потом мы с Шейном произведем, так сказать, обмен заложником. День будет насыщенный.

В обед звонит мама Шейна, так что мне приходится прервать восторженную болтовню Мэри-Энн о камнях, которые она нашла на прогулке.

– Погоди-ка. Это твоя мама. – Я тут же отвечаю на звонок: – Привет, Эйприл.

– Привет, дорогая. Просто хотела узнать, как дела. Убедиться, что у вас там все в порядке.

– Все отлично, спасибо. – Мама Шейна звонит мне каждый день, то есть примерно в миллион раз чаще моей собственной матери. Свою маму я слышу хорошо если раз в несколько месяцев.

– Как продвигаются поиски дома? – спрашиваю я.

– Хорошо. Кажется, кое-что нашла. Можешь сказать Шейну, что я чуть позже пришлю ему список. Будем надеяться, у него будет возможность глянуть. На каникулах можем обсудить этот вопрос и решить, что делать со всей этой недвижимостью.

Я даже представить не могу, каковы масштабы «всей этой» собственности. У Райана было несколько компаний, куча домов, и теперь все это перейдет Шейну и Мэри-Энн.

– Хочешь поговорить с мамой? – спрашиваю я, прикрыв микрофон.

Она качает головой.

– Я позвоню ей вечером.

– Мэри-Энн говорит, что позвонит сегодня вечером, – сообщаю я Эйприл.

– Вот и отлично. Спасибо, что выручаешь, Диана. Ты не представляешь, как важно, что ты стала частью нашей семьи.

Черт, от таких слов у меня ком встает в горле. Да, у меня есть семья. Папа, Ларисса, Томас. Но услышать подобное от… матери – совершенно другое дело.

Это такое эмоциональное потрясение, что я ощущаю его отголоски, даже когда передаю Мэри-Энн Шейну перед тренировкой с остальными чирлидершами. О словах Эйприл я думаю и после тренировки. Выходя из раздевалки с Кристал и Брук, я вдруг задумываюсь, каковы шансы, что наши с мамой разногласия, трещина между нами – отчасти моя вина. Может, дело в том, с какой частотой я звоню ей? И что я делаю, чтобы сократить расстояние между нами?

Поразмыслив над этим как следует, я прихожу к выводу, что в какой-то момент я так привыкла, что мама совершенно не интересуется моей жизнью, что сдалась. Осознала, что никогда не буду достаточно умна в ее глазах, и решила, что печься о матери бессмысленно.

А стоило бы! Я никогда не осуждаю тех, кто отрезал от семьи одного из родственников. На то может быть множество причин. И я ни за что не стала бы осуждать человека за фразу «ой, я со своей матерью не разговариваю». Я бы ни единого вопроса не задала – просто решила бы, что на то есть свои причины.

И если смотреть на ситуацию более широко, я не в худшем