Читать книгу - "Раздел имущества - Диана Джонсон"

— Спокойной ночи! — произнесла она и встала. — Большое спасибо. Вы оба были невероятно любезны. — Она надеялась, что ее взгляд, брошенный Эмилю, вполне красноречив. Она еще раз улыбнулась и вышла.

— Хотите сигару? — предложил Эмилю барон.

Надевая ночную рубашку в своем номере, Эми раздумывала, не отказаться ли от нее совсем. Европа! Тут она может вести себя, как ей нравится. Находясь в состоянии крайнего возбуждения, она недоумевала, что будет делать, если в итоге в ее дверь постучится барон. Хотя вряд ли. Ее возбуждение было более чем сексуальным, у нее было такое чувство, как будто она находилась на перекрестке судеб, но между чем и чем — она совершенно не знала. Но она уже видела это раньше: нити самопознания сплетались в прочное полотно, на которое можно было положиться, не потворствуя в будущем долгим рассуждениям на эту тему.

К счастью, в ее дверь постучался именно Эмиль. Предусмотрительно отступив от двери, несмотря на внутренний протест, Эми все-таки бросила взгляд в коридор, ожидая увидеть, как Отто тоже крадется на цыпочках к ее двери, как в пьесе Фейдо (эта пьеса была одним из театральных мероприятий, на которые ее посылала Жеральдин и которые Эми смогла понять) люди на цыпочках крались по коридорам, держа в руках туфли, и прятались под кроватями. Эмиль вошел и обнял ее.

Спустя некоторое время, после того как оба они уже не могли желать ничего большего (эта фраза принадлежала Стендалю), Эмиль сказал:

— Я пытался объяснить, как я влюбился в тебя — в каком-то смысле. Возможно, все произошло из-за налета таинственности или очарования твоего иноземного племени, но на самом деле это случилось, когда я увидел, как любезно ты обошлась с теми толстыми американцами напротив Дома Инвалидов. Нет, не «в каком-то смысле», я действительно влюбился в тебя. Тебя беспокоило, как поддержать честь французов. Нет — на самом деле, еще раньше. Однажды в Вальмери ты вышла к обеду с распущенными волосами. Помнишь? Именно тогда я впервые заметил, как ты красива.

Эми действительно помнила тот вечер: именно тогда она переспала с бароном. Итак, Жеральдин, очевидно, права насчет того, как важна прическа, как права и насчет всего остального, включая предположение, что в интимной обстановке Эмиль «занятен» — в этом она только что убедилась.

— Конечно, я замечал это и раньше, тогда за ланчем, и даже еще раньше. В конце концов, ты «заметная» женщина, — продолжал Эмиль. Эми была очень довольна, что такое идеальное создание хвалит какие-то ее черты.

— А у меня все случилось тогда, когда ты не стал убивать омара, — сказала она. — Но тогда я этого не поняла. Я разрешила себе понять, только когда услышала о том, что Виктуар ушла от тебя — видишь, какая я щепетильная. Так ты не думаешь, что мне надо постричься?

— Может быть, до плеч, — согласился он так, словно уже думал об этом.

И тогда Эми поняла, что он настоящий француз, представитель иноземного племени.

— Ты думаешь, для нас все слишком поздно? — спросила она. — Я возвращаюсь в Калифорнию.

На глаза ей навернулись слезы, удивившие ее саму. Эмиль обнял и поцеловал ее, и это был очень убедительный ответ. Эми прижалась к нему, но остатки инстинкта самосохранения напомнили ей о необходимости защитить свое сердце. Эмиль, видимо, ощущал такое же беспокойство.

— Ты должна возвращаться?

— Да, мое место не во Франции, и я это знаю.

— Не многим больше, чем мое, полагаю. Мы оба чужаки. И в этом наш шанс.

— Тебе надо вернуться к себе в номер. Остаться вместе — значит все усложнить, — сказала Эми.

Но он остался на всю ночь — в конце концов, сопротивляться этому было невозможно, — но они оба твердо решили, что то, что они делают, не в счет, это не помешает им следовать своим решениям, принятым в реальной жизни.

— В чем же твоя тайна? — спросил ее Эмиль в какой-то момент.

Она не знала точно, что он имел в виду; себе самой она казалась понятной до скуки. Может, дело в ее деньгах; она знала: это единственное, о чем она не могла говорить, — что-то вроде постыдного секрета.

Они не могли с уверенностью сказать, слышали ли они посторонние звуки. Может быть, глубокой ночью у их двери стоял барон или кто-то другой; но, кто бы это ни был, он, должно быть, слышал, как изнутри доносятся стоны и крики.