Читать книгу - "Психология лжи. Обмани меня, если сможешь - Пол Экман"

И только полное понимание всех этих трудностей может помочь верификатору избегать ошибок неверия правде и видеть свою уязвимость для ошибок веры лжи. Разумеется, иногда даже простой анализ того, какие эмоции будет испытывать лжец, а какие человек, говорящий правду, может помочь вычислить лжеца. В примере с «Мальчиком Уинслоу» такой анализ выделил признаки, однозначно являющиеся признаками честности (или обмана), чем упростил задачу и помог идти в нужном направлении.

Все эти возможные ошибки и меры предосторожности касались пока лишь тех ситуаций, когда обвинение уже предъявлено подозреваемому. В жизни же бывает и так, что говорящие правду люди и не подозревают о том, насколько тщательно изучается каждое их слово, каждый жест и каждое выражение лица. А бывает и наоборот: правдивым людям кажется, что их подозревают, тогда как на самом деле ничего подобного нет. Лжецы тоже не всегда знают, подозревает жертва об их обмане или нет. Порой самое утонченное извинение, призванное предотвратить всякую возможность подозрения, может вызвать совершенно обратный эффект. Жертвы, заподозрившие обман, сами могут начать лгать, скрывая это подозрение и усыпляя собеседника ложными реакциями. Или бдительность обманщика усыпляют по другим причинам. Например, в контрразведке, когда шпион уже раскрыт, разоблачение всячески скрывается для того, чтобы иметь возможность дезинформации противника. А кто-то скрывает разоблачение лишь для того, чтобы насладиться переменой ролей и посмотреть, как обманщик продолжает плести свою паутину и не подозревая о том, что уже сам стал жертвой.

Ситуация, когда человек не знает о том, что его подозревают, имеет для верификатора как выгодные, так и невыгодные стороны. Не зная о подозрении, лжец может не скрывать своих трюков, не извиняться, не репетировать линию поведения, не предугадывать вопросов — словом, не принимать никаких мер предосторожности. По прошествии времени, когда жертва будет, по его мнению, полностью запутана во лжи, он может даже расслабиться настолько, что одна только самонадеянность выдаст его с головой. Впрочем, это несколько омрачается тем, что лжец, самонадеянный до беспечности, скорее всего, не будет испытывать боязни разоблачения, так что ошибки беспечности верификатор покупает ценой ошибок, сделанных из-за боязни разоблачения. Но верификатор теряет в этом случае не только поведенческие признаки обмана, происходящие из-за боязни, — пропадает дезорганизующий эффект страха, который мог бы спутать первоначальные планы обманщика. И возможно, самой тяжелой потерей для верификатора является в этом случае та буря эмоций, которая порой возникает от боязни попасться, а без нее вряд ли и вообще возможно спровоцировать лжеца на признание.

Росс Маллэни, специалист в области подготовки следователей, отстаивает так называемую стратегию троянского коня, которая заключается в том, что полицейский притворяется полностью доверяющим подозреваемому, давая ему тем самым возможность разговориться и запутаться в собственных же хитросплетениях. В таком случае, как утверждает Маллэни, даже при снижении боязни разоблачения, подозреваемый склонен совершать заметные ошибки: «Полицейский способствует развитию обмана, раскручивая уже полученные подробности и подталкивая подозреваемого вперед. Говоря откровенно, он тоже обманывает… Но повредить делу такая ложь не может. Если полицейский ошибся в своих подозрениях с самого начала и подозреваемый вовсе не лжет, то такая техника расследования не приведет ни к какой несправедливости. Бояться ее следует только лгущему»[115].

Эта стратегия является прямой реминисценцией совета Шопенгауэра: «Подозревая, что кто-нибудь лжет, притворимся, будто мы верим ему; тогда он становится наглым, лжет еще больше, и маска спадает»[116].

В то время как утверждение, что вера обманщика в отсутствие подозрений снижает боязнь разоблачения, вполне обосновано, трудно сказать, насколько эта же вера влияет на другие связанные с ложью чувства. Некоторые лжецы могут испытывать усиление угрызений совести за свой обман, особенно когда имеют дело с доверчивой жертвой, другие же могут вовсе не испытывать их, объясняя это тем, что, пока жертва находится в неведении, она и не мучается, а значит, ей и не причиняют никакого вреда. Такие обманщики могут верить в то, что их ложь мотивирована в первую очередь добротой, объясняя ее лишь жалостью к чувствительности жертвы. Восторг надувательства тоже может то усиливаться, то уменьшаться. Надувательство ничего не подозревающей жертвы может стать особенно сладостным, сопутствуя чувству презрения; а надувательство жертвы, заподозрившей обман, гораздо острей из-за присутствия в нем вызова.

Таким образом, невозможно предсказать, когда лжец станет совершать больше промахов: когда его жертва спокойна или когда она что-то подозревает. Конечно, всегда есть шанс, что подозрения беспочвенны и подозреваемый честен. Но проще ли определить, говорит подозреваемый правду или лжет, если он не знает о существовании подозрения? Если он не знает этого, он и не боится того, что ему не поверят; нет у него и гнева или страдания из-за того, что его подозревают несправедливо, и даже для снедаемого чувством вины не представится возможности вести себя так, будто он сделал что-то плохое. Но все это хорошо лишь постольку-поскольку, ибо признаки любой из этих эмоций могут быть с легкостью истолкованы как признаки обмана, в то время как на самом деле будут изобличать лишь вполне честного человека, незаслуженно заподозренного во лжи. Увы, это приобретение покупается ценой уже упоминавшейся потери; ведь некоторые чувства относительно лжи, которые и создают признаки обмана (в частности, боязнь разоблачения), будут явно слабей в том случае, если не знающий о подозрении действительно лжец. Если человек не знает о существовании подозрения в его адрес, верификатор обычно совершает меньше ошибок неверия правде, поскольку признаки эмоций в этом случае, скорей всего, являются признаками обмана; однако здесь возрастает возможность ошибок веры лжи, потому что чувства обманывающего обычно недостаточно сильны, чтобы выдать обманщика. Когда же о подозрении известно, все происходит наоборот: больше ошибок неверия правде и меньше — веры лжи.

Положение верификатора в ситуации, когда подозреваемый не знает о тяготеющем над ним подозрении, осложняется и еще двумя проблемами. Первая: у верификатора может не быть выбора; далеко не каждая ситуация позволяет жертве скрыть свои подозрения. Но даже когда это возможно, далеко не каждый станет их скрывать и не каждый начнет обманывать, дабы поймать обманщика. Кроме того, далеко не каждый верификатор обладает талантом лжи в такой мере, чтобы успешно поддерживать обман.

Вторая проблема гораздо тяжелее. Пытаясь скрыть свои подозрения, верификатор рискует не преуспеть в этом — да так, что и сам того не заметит. Рассчитывать же на правдивость своего оппонента в этом случае было бы безумием! Некоторые лжецы могут хладнокровно продолжать свое дело, заметив, что жертва что-то заподозрила, а поняв, что жертва хочет скрыть свои подозрения, даже начать лгать еще охотней. Лжец может прикинуться оскорбленным праведником из-за того, что жертва не только не высказывает прямо своих подозрений, но еще и таким недостойным образом лишает его последней возможности самому признаться во всем. Правда, такая игра весьма редко выглядит убедительно, но на какое-то время может все же напугать жертву.