Читать книгу - "Боевой гимн матери-тигрицы - Эми Чуа"

Мы с моей сестрой Мишель сдали анализы, чтобы выяснить, сможем ли мы быть донорами костного мозга для Кэтрин. У сестёр больше шансов на идеальное совпадение, примерно один к трём, и я чувствовала себя странно обнадеженной, что моя кровь подойдёт. Но я ошибалась. Ни Мишель, ни я не подошли. Ирония была в том, что мы идеально совпадали друг с другом, но никто из нас не мог помочь Кэтрин. Это означало, что теперь Кэтрин должна попытаться найти донора через Национальный регистр костного мозга. К нашему ужасу, мы выяснили, что раз братья и сестры не смогли совпасть, то шансы найти донора резко снижаются, особенно для выходцев из Азии и Африки. Интернет пестрел воззваниями от умирающих пациентов, отчаянно ищущих совпадения по костному мозгу. И, даже если такое совпадение находилось, процесс растягивался на месяцы — месяцы, которых у Кэтрин могло и не быть.

Первый курс химиотерапии не был для Кэтрин кошмаром. Но второй с лихвой отплатил ей за это. Было очень тяжело. Теперь я не получала вестей от сестры на протяжении дней. В панике я звонила Ору, но чаще всего попадала на голосовую почту или же он резко отвечал мне: “Не могу сейчас разговаривать, Эми. Попробую перезвонить тебе позже”.

Основная причина смертности от химиотерапии — инфекция. Обыкновенные заболевания вроде простуды или гриппа запросто убивали раковых больных, чьи белые кровяные тельца были разрушены. Кэтрин преследовала одна инфекция за другой. Чтобы бороться с ними, доктора выписывали множество антибиотиков, которые становились причиной болезненных побочных эффектов. А когда не срабатывали одни антибиотики, в бой вступали другие. Кэтрин неделями не могла есть и пить и вынуждена была получать питание внутривенно. Её постоянно кидало то в жар, то в холод. Осложнения и кризисы следовали один за другим, и сестра зачастую так страдала, что приходилось давать успокоительное.

Когда ей начали вводить химию повторно, мы снова затаили дыхание и принялись ждать. Мы понимали, что загнать лейкемию Кэтрин в ремиссию получится, только если организм начнёт вырабатывать здоровые кровяные клетки, в частности нейтрофилы, защищающие от бактериальных инфекций. Я знала, что Кэтрин каждое утро делают переливание крови, так что в шесть часов утра я уже сидела за компьютером в ожидании письма от неё. Но Кэтрин мне больше не писала. Когда я не могла больше ждать и сама писала Кэтрин, я получала ответы вроде: “Анализы все ещё не радуют”, или “Пока ничего. Страшно разочарована”. Вскоре она вообще перестала отвечать на мои письма.

Я никогда не могла понять, что не так с людьми, которые, не дозвонившись, оставляют одно голосовое сообщение за другим (“Позвони мне! Где ты? Я беспокоюсь”), даже когда очевидно, что есть причина не перезванивать. Теперь я ничего не могла с собой поделать. Я так беспокоилась, что стала раздражать окружающих. Через неделю после того, как закончился второй курс химии, я названивала Кэтрин снова и снова — у неё был определитель номера, так что она знала, что это была я, — оставляла ей сообщения, делилась ненужными новостями, воображая, что это развеселит её и поднимет настроение.

Как-то утром Кэтрин ответила на звонок. Она была сама на себя не похожа. Её голос был настолько слаб, что я едва могла слышать её. Я спросила, как она себя чувствует, но она только вздохнула. Затем она сказала: “Все бесполезно, Эми. Я не справлюсь с этим. Нет никакой надежды... ” — и её голос затих. “Не будь дурочкой, Кэтрин, — ответила я. — Это совершенно нормально, что показатели растут так медленно. Иногда это занимает месяцы. Джед как раз недавно провёл исследование на этот счёт. Могу отправить тебе данные, если хочешь. А ещё Ор сказал мне, что врач смотрит на все с большим оптимизмом. Просто дай себе ещё один день”.

Ответа не последовало, так что я начала снова. “Лулу — это такой кошмар!” — сказала я и угостила её историями о скрипке, наших ссорах и о том, как я постоянно выхожу из себя. До болезни мы с Кэтрин часто беседовали о воспитании и о том, что не можем обладать над нашими детьми такой же властью, какой наши родители обладали над нами.

Затем, к моему облегчению, я услышала, как Кэтрин на другом конце провода рассмеялась и сказала уже нормальным голосом: “Бедная Лулу. Она такая хорошая девочка, Эми. Тебе нужно с ней помягче”.

На Хеллоуин мы узнали, что нашли донора — китаеамериканку, которая идеально совпала с Кэтрин. Четыре дня спустя я получила от Кэтрин письмо, в котором было написано: “У меня есть нейтрофилы! Всего 100, а должно быть 500, но, надеюсь, они подрастут”. И они росли — очень медленно, но росли. В начале ноября Кэтрин выписалась из больницы, чтобы восполнить силы. Вообще-то у неё был месяц до пересадки костного мозга, которая, как бы невероятно это ни звучало, могла потребовать ещё одного курса химии, матери всех химиотерапий, которую проводят в специальной стерильной палате, чтобы уничтожить весь больной костный мозг Кэтрин и дать прижиться костному мозгу донора.

Многие пациенты этого не делают.

Целый месяц дома Кэтрин казалась такой счастливой. Она наслаждалась всем без исключения: кормлением Эллы, прогулками с детьми и просто наблюдением за тем, как они спят. Её любимым занятием было смотреть, как Джейк играет в теннис.

Пересадка костного мозга прошла в канун Рождества. Мои родители и вся моя семья сняли номера в бостонском отеле. Мы ели китайскую еду и открывали подарки вместе с Ором, Эллой и Джейком.