Читать книгу - "Дитя и болезнь. Неведомый мир по ту сторону диагноза - Аркадий Харьковский"

Молчание бывает разным. Разговор ведь состоит не только из слов, но и из пространства между ними. Есть молчание особое, оно выражает значимость момента, это — Молчание с большой буквы. В хорошем, искреннем разговоре иногда наступает тишина, свидетельствующая о важности происходящего. Это не просто пауза, пустота между словами, фон для звуков. Это осмысленная часть диалога, питательная среда для рождения слов. Она свидетельствует о том, что произнесенные слова были сказаны не зря и между собеседниками возникло понимание. Это молчание как со-бытие.

На другом полюсе — отсутствие речи, вызванное нарушением в работе центральной нервной системы, — мутизм. Мы же сейчас говорим о нарушении диалога, находящемся между этими крайними полюсами, — о молчании, имеющем природу психологическую. В этом случае дети иногда не разговаривают после операций, тяжелого лечения, после пребывания в реанимации или длительного курса терапии в больнице. В такие моменты ребенок, находящийся в полном и ясном сознании, отворачивается к стене и не отвечает на вопросы родителей, не говоря уже о врачах или незнакомых людях.

Причина такого молчания — двойственная: о бытовом не поговоришь, ведь быт нарушен и говорить просто не о чем, а для обсуждения того, что происходит сейчас в жизни, нет подходящих слов. И тогда молчание — следствие неспособности высказать то, что переживается в душе. Пишет Изабель:

«…Очень трудно говорить на сложные темы, когда нет достаточного запаса слов»^[99].

У ребенка и взрослого может действительно не хватать слов, и речь идет не о том, что их словарный запас ограничен, — они находятся в той области жизни, где опыт трудно превратить в слова.

Молчанием дети ограничивают общение с людьми. Но иногда они делают это и прямо противоположным способом: без умолку говорят, слишком много шутят, без конца рассказывают анекдоты (хотя бывает, что причиной такого поведения становится расторможенность, вызванная органическими процессами^[100]). После разговора с такими детьми остается ощущение, что все сказанное ими, да и им, — «не про то», что произнесенные слова, их обилие призваны не раскрывать, а, наоборот, скрывать от нас что-то важное. Непрерывное говорение дает иллюзию связанности с миром: пока я говорю — я есть. А значит, мои слова — это гарантия того, что я существую. Словно ребенок изо всех сил старается показать, что у него все хорошо и он такой же, как все. Но выражение глаз, общая атмосфера разговора говорят совсем о другом — об одиночестве и отчаянии от того, что полноценное общение невозможно. Нужно просто заполнить паузу. Известный нейропсихолог Оливер Сакс^[101], сравнивая человека с рассказом, говорит, что каждый из нас обладает уникальным сюжетом. Но мы должны сохранять непрерывность нашего внутреннего повествования. В противном случае разрывы в этой внутренней истории приводят к излишней внешней говорливости:

«Человек будто гонится за чем-то и не может догнать… поскольку брешь в бытии и смысле никогда не закрывается, он вынужден заделывать ее каждую секунду»^[102].

И говорливость эта, на первый взгляд противоположная молчанию, оказывается его зеркальным отражением.

Есть и еще один вид молчания, наиболее важный для нас, потому что он тесно связан с нашим дальнейшим изложением. Столкновение с болезнью ставит перед ребенком множество вопросов. Мир ли задает их через болезнь, или сама болезнь вопрошает его — сейчас это не так важно. Важно, какой ответ может дать ребенок. Прежде всего о самой болезни. Что это такое? Он молчит, не имея возможности ответить, ведь медицинское понимание не помогает ему в этом. Чтобы нарушить это молчание, надо вступить в диалог с миром.