Читать книгу - "Виртуальные войны. Фейки - Георгий Почепцов"

Как оказалось, мини-враги нужны и на экране российских политических ток-шоу. По этой причине на российском телеэкране присутствуют с одной стороны условные типажи, с другой реальные люди — «украинец», «американец», «поляк», которые ходят на разные телеканалы, иногда попадая в драки, в результате чего внимание зрителей становится еще сильнее.

Единение нации Россия создает на внешней повестке дня, размещая там всех свои реальных и вымышленных врагов. Н. Исаев, директор Института актуальной экономики, объясняя это, говорит: «Возвращение Крыма, борьба с террористами в Сирии, создание многополярного мира — все это поддерживает большинство населения страны, кроме совсем уж отмороженных оппозиционеров. А вот обсуждать внутренние проблемы — не так комфортно. Ну расскажут о неладах в каком-нибудь городе. И зритель спросит: а кто же в них виноват? Не Запад ведь.

Может, мэр, губернатор, правительство? Тут надо разбираться, давать ответы на сложные вопросы. На такую зыбкую почву ни один редактор телешоу добровольно не ступит. Лучше в сотый раз обсудить бесчинства неонацистов на Украине»^[1017].

Ведущие там не только дерутся с гостями, но и матерятся, как это произошло с А. Шейниным. Как написал Д. Быков: «Шейнин сам возмущается: у вас что, других новостей нет, кроме одного матерного слова в прямом эфире? Правильно возмущается. Какая вам разница, что сказали актер, шоумен, писатель? Их профессия — наглядно демонстрировать разнообразные мировоззренческие и поведенческие крайности. У Шейнина такая же профессия. Он не аналитик, не мыслитель, а звезда бесконечного фрик-шоу. С этой работой он справляется отлично»^[1018].

Население при этом не знает, что и откуда приходит, кто руководит этими процессами. Оно не может присутствовать на совещаниях, где обсуждаются будущие темы и приглашаемые люди. Население считает все это естественной реакцией естественных людей, перенося этот тип поведения на себя.

Режиссер М. Патласов, поставивший Гайдара на театральной сцене, а Гайдар косвенно затронул и тему врагов и репрессий, говорит: «Я чувствую в этом смысле метания Гайдара. Может быть, нам сегодня нужно понимать: не политики переписали наше сознание, это сделали мы, художники. И это, в том числе, история об ответственности нашей, художников. Мы не имеем права повторять сегодня эти ошибки»^[1019].

То есть мир равноправно создан как политиками, так и писателями, режиссерами, художниками, которых Сталин называл «инженерами человеческих душ», а Хрущев — «автоматчиками партии». И это снова как бы два разных инструментария: сложный и простой. Сложный инструментарий работал с душой, простой — с телом. Хотя Сталин работал и с тем, и другим, имея сильный репрессивный аппарат. У Хрущева также был сильный репрессивный аппарат, но его возможности были уже направлены не на посадки, а на профилактику, как это тогда называлось. С человеком вели беседы, не пускали за рубеж, но в любом случае оставляли живым. КГБ осваивало иные методы управления массами. Поэтому большую роль стали играть «ракетчики партии», если их можно так обозначить — телевидение и кино. С кино, правда, была сложность, что оно работало и на зарубеж, фильмы участвовали в кинофестивалях, поэтому в этой сфере, но не в печати были возможны послабления.

Г. Павловский говорит о путинском понимании врага в отличие от предателя, приводя дословную цитату: «Враги прямо перед вами, вы боретесь с ними, но настало перемирие — и конфликт закончен. А предатель должен быть уничтожен, раздавлен»^[1020]. С другой стороны, как-то трудно поверить в такую модель в голове Путина, вряд ли он в состоянии оставить врага в покое, а с предателем все понятно и так.

И герой, и враг во многом конструируются красивыми словами. Вообще роль слов как главного механизма воздействия до конца не исследована. Почему заданная словами интерпретация очень слабо поддается реинтерпретации? Научный ответ известен: первая интерпретация всегда оказывается более сильной, чтобы от нее избавиться, надо заложить больше усилий, чем это потребовалось в первый раз.

Кстати, Павловский вспоминает несколько примеров, которыми можно проиллюстрировать роль слов, точнее коммуникации, в избрании Путина:

• «У меня до сих пор где-то валяется текст сообщения ТАСС от 1 декабря с моей правкой, где я заменил термин „коалиция большинства“ на „путинское большинство“. Выборы далеко впереди, и большинства у Путина нет, но кампания перестраивается вокруг новой идеи. Отныне Путин не „кандидат Ельцина“, а выдвиженец путинского большинства нации. Он идет на выборы как представитель якобы реального большинства, и другим лучше расступиться. Здесь не силовой, а национальный аспект: новая нация входит в государственные права. Кампания облеклась в стилистическую маску национально-освободительной революции — простой парень из ленинградских коммуналок именем народного большинства берет Кремль!»;

• «В декабре 1999 года в оборот пустили выражение „Путин безальтернативен“. Оно живет по сей день, но пришло не от нас, этим ценным подарком Путина наградили враги. Они обвиняли его в безальтернативности, когда еще Примаков и Лужков не снялись с выборов и были другие сильные кандидаты. Что означало слово „безальтернативен“? Мы попытались спорить с этим тезисом, но вскоре, оценив выгоду, сами стали применять его в пропаганде»;

• «В день выборов президента в марте 2000 года я ликовал в штабе со всеми. Каждый говорил тост, и Сурков произнес то сакраментальное „За обожествление власти!“ Меня это слегка оцарапало, хотя культ власти тогда разделял и я. Но ведь мы уже взяли власть, разве нет? Теперь ее надо использовать, и незачем обожествлять»;

• «Инструментальная бедность федеральной власти толкала на крайние средства. Ведь и эксперименты Кремля с медиа-политикой развернулись поначалу не от избытка коварства, а от нищеты государственного инструментария — у федерального центра не было денег и авторитета. Указам президента даже губернаторы подчинялись изредка и с неохотой, зато центральную прессу и телевидение потребляла вся страна. Так слабый Кремль нащупывал новую силу, постоянно импровизируя с коммуникативностью»^[1021].

• «Я занимал крайне радикальную позицию упора на персоналистский фактор Путина. Все вот это, что вы видите, картину „Путин решает все в стране“ — это же мы строили»^[1022].