Читать книгу - "28 мгновений весны 1945-го - Вячеслав Алексеевич Никонов"

– Герман Геринг изменил мне и родине. Покинул в самый тяжелый момент меня и родину. Он трус. Вопреки моему приказанию, он сбежал в Берхтесгаден и установил связь с врагом, предъявив мне наглый ультиматум, что если я до 9 часов 30 минут не телеграфирую ему ответ, то он будет считать мое решение положительным.

Гитлер приказал Борману немедленно арестовать Геринга и держать его под стражей до тех пор, пока тот под предлогом болезни не согласится уйти в отставку. Гитлер лишил его всех званий и отстранил от всех постов. Борман передал это приказание моему заместителю Хегелю, который отдал соответствующее распоряжение личной охране Геринга. Спустя несколько часов поступила радиограмма о том, что Геринг из-за “сердечных заболеваний” просит принять его отставку».

Можно сказать, что в тот раз Геринг еще легко отделался, могли и расстрелять.

Кейтель потом недоумевал: «У меня состоялся подробный телефонный разговор с генералом Кребсом. Он сообщил мне, что Гитлер сместил Геринга со всех постов и лишил его права быть своим преемником за то, что тот попросил у фюрера полномочий на ведение переговоров с вражескими державами… Фюрер был совершенно вне себя от гнева и приказал своей эсэсовской охране в Бергхофе арестовать и немедленно расстрелять Геринга… Ведь фюрер сам сказал в моем присутствии: хорошо, что Геринг в Берхтесгадене, тот сможет вести переговоры лучше, чем он сам, фюрер».

Фюрер отстранил Геринга не потому, что тот хотел вести переговоры. А потому, что он решил стать фюрером.

Борман записал в тот день в дневнике: «Геринг исключен из партии!

Первое массированное наступление на Оберзальцберг.

Берлин окружен!»

Вейдлинг в 9 вечера явился в бункер Гитлера – к Кребсу. «Мы все вошли в кабинет фюрера. Гитлер приветствовал меня пожатием руки… Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы заставить себя не смотреть на согбенную в кресле фигуру Гитлера, руки и ноги которого непрерывно дрожали… Кребс докладывал:

– 12-я ударная армия генерала Венка начала наступление для освобождения Берлина от блокады».

В тот момент Гитлер уже потерял управление войсками. Членов высшего военного командования вермахта в Берлине уже не было: находились либо на юге с Кессельрингом, либо на севере с Дёницем. Единого руководства больше не существовало. Рейх – или то, что от него оставалось, – был разрезан надвое после встречи союзников на Эльбе. Когда Гитлеру сказали, что между ними вспыхнули какие-то стычки, он воскликнул:

– С каждым днем, с каждым часом приближается война между большевиками и англосаксами за немецкую добычу.

Мыслей о капитуляции у Гитлера не было, и сопротивление советским войскам не ослабевало. Конев рассказывал: «На путях отступления гитлеровской армии столбы и деревья были увешаны трупами солдат, казненных якобы за трусость в бою, за самовольный уход с позиций… Непосредственно в самом Берлине оказалась окруженной довольно большая группировка немецко-фашистских войск численностью не менее 200 тысяч человек. Она состояла из остатков шести дивизий 9-й армии, одной охранной бригады СС и множества других подразделений.

К тому же группировка каждый день боев в большей или меньшей степени пополнялась за счет населения. Все население Берлина, которое можно было поднять на борьбу против наших наступающих войск, было поднято… Часть солдат и офицеров немецко-фашистской армии, стремясь избежать плена, переодевались в гражданское и смешивались с местным населением».

О мотивах Гитлера в тот день рассуждал в мемуарах и Шарль де Голль: «Гитлер, уж коли начатое им дело было обречено, несомненно желал, чтобы завершилось оно не иначе как апокалипсисом. Мне приходилось слушать в эти дни немецкое радио, и меня поражал неистовый, истерический пафос его передач. Героическая и похоронная музыка, бессмысленные выступления участников боев и представителей трудящихся, бредовые речи Геббельса, в исступлении твердившего о конечной победе Германии, – все это окутывало каким-то фантасмагорическим туманом переживаемую немецким народом трагедию. Для истории я счел своей обязанностью закрепить в памяти людей чувства, которые могли испытывать по этому поводу французы. Выступив 25 апреля по радио, я заявил:

– Когда-нибудь философы и историки найдут причины этого неистовства, ведущего к полному уничтожению великого народа, безусловно несущего на себе вину и обязанного во имя справедливости понести наказание, но соображения высшего порядка не допустят его гибели. Нам же в данный момент не остается ничего иного, как с удвоенной энергией, вместе с союзниками, драться с этим народом до полной победы».

Получив послание от английского посла в Швеции о желании Гиммлера начать переговоры с союзниками за спиной Гитлера, Черчилль, посоветовавшись с Эйзенхауэром, решил проинформировать Трумэна и Сталина. Учитывая важность и срочность вопроса, премьер-министр попросил соединить его с Трумэном по телефону. Это был первый разговор напрямую – не через послания – президента США и британского премьера. Биографы утверждают, что им потребовалось меньше минуты, чтобы сойтись во мнении, что с Гиммлером нельзя иметь дело и что все немецкие армии должны сдаться одновременно трем державам на всех фронтах.

«Поскольку Гиммлер, как никто другой, может выступать от имени германского государства, – утверждал премьер, – ответ ему в принципе является делом трех держав, ибо никто из нас не вправе вступать в сепаратные переговоры. Однако этот факт ни в коей мере не ущемляет право генерала Эйзенхауэра или фельдмаршала Александера принимать капитуляции местного порядка по мере того, как они будут происходить». Границы приличий в отношении союзника в этом случае решили не переходить.

После этого премьер проинформировал свой кабинет: «В 20 часов 10 минут я разговаривал с президентом Трумэном. Он ничего не знал о том, что произошло в Стокгольме… Я сказал ему, что, по нашему убеждению, капитуляция должна быть безоговорочной и одновременной перед тремя главными державами. Он выразил свое полное согласие с этим».

Черчилль и Трумэн по телефону согласовали содержание своих сообщений Сталину. Британский премьер, передав текст известного нам письма от британского посланника в Стокгольме, добавил: «Поскольку это касается Правительства Его Величества, не может идти речи ни о чем меньшем, кроме как об одновременной безоговорочной капитуляции перед тремя главными державами. Мы считаем, что Гиммлеру нужно сказать, что военнослужащие германских вооруженных сил, как одиночки, так и находящиеся в соединениях, должны повсюду сдаться на месте союзным войскам или их представителям».

Сталин тут же направил Черчиллю ответ: «Ваше предложение о предъявлении Гиммлеру требования безоговорочно капитулировать на всех фронтах, в том числе и на советском фронте, считаю единственно правильным. Зная Вас, я нисколько не сомневался в том, что Вы будете действовать именно таким образом. Прошу действовать