Читать книгу - "Люди Солнца - Том Шервуд"

Одолели по изрядному куску. Разлили в кружки ещё пару бутылок. Пошоттер выпил, тихо урча. Я склонился к Симонии, шепнул ей:

– Какой молодец Готлиб у нас, правда?

Она кивнула. Тогда я взял на вилку самый большой кусок мяса, до верха налил вином кружку и, подняв это в руках, спросил у Пошоттера:

– Можно?

И кивнул в сторону эшафота.

Майор быстро взглянул на Дюка. Тот согласно прикрыл глаза.

– Никаких препятствий! – объявил майор. – Пусть будет эта… Гуманность.

И я, неся перед собой «последнюю трапезу», пошёл сквозь расступающуюся торопливо толпу. Дойдя до помоста, аккуратно перешагнул сломанную ступеньку и подошёл к Бэнсону.

– Здравствуй, Бэн.

– Здравствуй, Том.

– Когда-то я сказал, что, если попадусь, хочу быть уверенным, что ты меня вытащишь. Получилось наоборот!

Мы улыбнулись.

– Ты всё знаешь про верёвку и стену?

– Да, ночью мне подробнейше всё рассказали. Кто ты – Дюк знает?

– Перебьётся, – ухмыльнулся я и крикнул ближайшим солдатам: – Развяжите руки!

Пошоттер, подходя к помосту, повелевающее махнул рукой. Руки Бэнсону развязали, унесли верёвки.

– Вино пей не до конца, – быстро, приоглядываясь на приближающегося Пошоттера, сказал я. – Чтобы не было повода снова связать рук.

– Когда? – уже шёпотом спросил Бэнсон.

– Скоро. Люди пробираются на вершину стены. Я тяну время.

Притопал Пошоттер. Спросил:

– Последнее слово скажешь сейчас?

– Сейчас, – кивнул бритой головой Бэнсон. И, протянув вперёд кружку, зычно произнёс знаменитую фразу римских гладиаторов: – Добрый народ доброго города! Идущий на смерть приветствует тебя.

Плац разразился одобрительными криками.

– Ну где же палач? – спросил я у Пошоттера.

– Гонца послал самого быстрого, ваша милость! Ждём… А вот и он!

В ворота въезжали двое: гонец Пошоттера и новоназначенный магистратский палач.

Мы вернулись к каретам. Мясо было съедено. Вино ещё оставалось, но уже немного, немного! «Где же Робин?! Сколько я ещё смогу сдерживать бег событий?»

Да сколько удастся. Потом пусть своё слово говорят сталь и порох.

Добыв из своего экипажа плоский ящик для дуэльных пистолетов, я поднёс его к столу.

– Нет, нет! – захохотал заметно опьяневший прокурор. – Его присуждено повесить, а не застрелить!

– Тут не то, – улыбнулся я ему и открыл ящик.

– Ба-а, это же… – протянул Дюк.

– Прошу пробовать, – радушно предложил я, и все взяли по сигаре.

Готлиб добыл нам огня. Мы закурили. Небывалого вкуса дым потёк по плацу. Да, сегодня народу на кухнях будет что рассказать.

Прибежал посыльный, доложил Пошоттеру:

– Всё готово.

– Пусть ждут, – икнув, ответил майор. – Не видишь, что курим?

И я, взяв у Готлиба сундук с уложенной в него золотой посудой, отнёс его в свою карету. Открыл дверцу, поставил внутрь.

– Робина нет, – шепнул быстро. – А палачу сейчас дадут отмашку. Смотрите на меня. Я спеленаю Дюка и втащу его в карету. К нему на выручку бросятся охранники, их бейте. В крайнем случае мы Бэнсона на Дюка сменяем.

Мне ответили:

– Цель ясна. Мы готовы.

Закрывая дверцу, я случайно уронил взгляд на сложенные штабелем пятьдесят заряженных пистолетов. Почувствовал колкий, бегущий по коже озноб. «Началось».

Вернулся к стоящим возле столика. Запустил густой, сильный клуб дыма. Посмотрел на Дюка, как мне чудилось, отстранённо, но он от моего взгляда вздрогнул! И в эту секунду послышался звук кавалерийской трубы.

Мы повернули головы к воротам.

– Алле хагель! – негромко сказал Готлиб. – Да здравствует его величество король.

– В каком смысле? – спросил пьяненький прокурор.

В ворота внеслись четверо всадников. Один в форме королевской егерской почты. Двое в форме офицеров кавалерии. И один в такой родной, привычно-знакомой форме Робертсона.

– Радуйся, – сказал я прокурору. – Сегодня ты триумфатор.

– В каком смысле?

– Сейчас узнаешь. Идём.

И мы поспешили пробраться к помосту.

– Кто из присутствующих здесь – прокурор? – спросил почтальон.

– Я, – ответил прокурор и, покачнувшись, шагнул.

– Приказано огласить вслух, – сообщил ему егерь и подал свиток с небольшой алой печатью.

Прокурор снял печать, развернул послание. И, в гробовой тишине, выхватывая фразы, стал громко читать:

– Английскому моряку!… Бэну Бэнсону!… Объявляется полное прощение за всё сделанное им!… Утверждается полная свобода воли и действий!… Король Георг Третий…

Словно пушечный выстрел ударил над плацем крик шалый и яростный. Толпа визжала, орала, качалась в давке.

– Готлиб! – нашёл я его взглядом. – Портфунт с серебром с тобой?

– Здесь!

– Давай!

И, выхватив у него тяжёлый портфунт, я вскочил на непригодившийся эшафот. Растянув шнур, схватил руку Бэнсона и насыпал в неё холм из шиллингов.

– Бросай! – сказал я ему.

– Куда? – не понял он.

– Они пришли посмотреть на смерть, а смерти нет. От чего они теперь орут? От радости или разочарованья? Не будем гадать, пусть орут только от радости. Бросай!

И Бэнсон, широко размахнувшись, облил толпу серебряным коротким дождём. В первый раз мало кто понял, но, когда я вновь наполнил ему пригоршни, все дружно, пытаясь поймать блескучего мотылька, вскинули руки вверх. Настоящее, полновесное серебро летело к воющей от восторга толпе, и я видел, что некоторые солдаты едва сдерживают себя, чтобы не наклониться и не поднять монеты, катящиеся к их ногам.

– Ещё по кружечке выпьем? – доверительно сказал я прокурору. – За твой триумф.

– А это триумф?

– А ты не слышишь?

Мы не прошли бы сквозь воющую толпу, если бы Бэнсон не воспользовался приёмом, отлично сработавшим у него в индийской таверне, где Стоун набирал моряков. Швыряя монеты влево и вправо, он заставлял людей бросаться в сторону, освобождая таким образом нам коридор (только в Мадрасе он оперировал не монетами, а вином).

Дошли до карет. Я вытянул из руки прокурора лист с помилованием. Сказал:

– Не только немую из Эксетера. Но и ораторствующего из Плимута. Будь здоров.

Бэнсон и я сели к Симонии. Если даже предположить нечеловеческие отчаяние или ярость – Дюк в королевскую карету стрелять не прикажет.