Читать книгу - "Моя жизнь среди индейцев - Джеймс Уиллард Шульц"

Мы с отцом много раз беседовали наедине, и он все повторял, что любит меня больше остальных детей, что я для него на первом месте. Конечно, я не мог долго оставаться в их доме, положение мое было слишком тягостно. В последний раз, когда мы с отцом разговаривали, он спросил, собираюсь ли я рассказать матери о том, что узнал. Я ответил, что не намерен ничего рассказывать. Так мы расстались, и я вернулся в школу. И сейчас моя мать ничего не знает о другой жизни моего отца. Он приезжает и живет с нами, иногда целое лето. Мать его любит, и я уверен: если бы она все узнала, это убило бы ее. И узнай о моей матери та женщина, ее бы это тоже убило. Но ведь он мой отец, и я люблю его. Не могу не любить, что бы он ни сделал».

Могу добавить, что старый мистер Берри остался верен своему слову. Пока он был в состоянии путешествовать, он продолжал навещать в Монтане сына и жену. После его смерти оказалось, что в завещании, составленном за несколько лет до того, как Ягода побывал у него, большая часть отцовского имущества отдана первому любимому сыну. Отец Ягоды был образованный человек и интересовался всем, что касалось Запада. Он поступил на службу в Американскую пушную компанию, когда ее только организовали, в 1822 или 1823 году, и стал одним из видных начальников фактории. В течение многих лет он вел дневник, куда вносил ежедневно события своей жизни, в том числе многочисленные наблюдения над индейцами, которых встречал; он записывал их обычаи и предания. Мистер Берри рассчитывал напечатать эти материалы, но они сгорели при пожаре, уничтожившем его дом. Многие из нас сожалеют об этой потере.

Глава XXII

Военный поход Чудака

Пора было нам, пожалуй, заняться еще чем‐нибудь, кроме прогулок по форту. Однажды утром Ягода оседлал лошадь и поехал в лагерь поговорить с вождями. Вернулся он дня через два, более чем довольный результатами совещания, так как индейцы решили провести зиму на реке Марайас. Мы могли использовать торговый пункт, построенный два года тому назад. Там требовался кое‐какой ремонт, но к середине сентября мы уже устроились на пункте с хорошим запасом товаров. Труднее всего при переезде было добиться, чтобы погонщики быков не напились пьяными. Один из них, Виски Лайонс, был в этом смысле хуже всех встречавшихся мне погонщиков. Его никогда не оказывалось на месте, чтобы помочь при погрузке в фургоны, а когда мы были готовы тронуться, приходилось разыскивать его, привязывать под мышки веревкой и вымачивать в реке, пока не придет в себя. Еще один, по прозвищу Капитан Джордж, специалист по гулянкам с песнями, обладал большим запасом занятных куплетов, которые он распевал спьяну.

Я часто задумываюсь над тем, куда девались погонщики мулов старого времени, тратившие так легко и весело свои деньги при первом удобном случае. Я ни разу не слыхал об их смерти, но и не видал их после появления железных дорог и прекращения навигации в верховьях Миссури. Они просто исчезли.

Нам было почти нечего делать, пока не начнут поступать зимние первосортные шкуры бизонов. Пикуни ушли на реку Милк, за холмы Суитграсс-Хиллс, и собирались вернуться на зимовку только с началом холодов. Отдельные индейцы все время приходили и уходили; одни приносили шкуры бобров для обмена на порох, пули, табак и виски, а другие хотели получить те же товары в кредит. Нам не хватало Гнедого Коня, отправившегося вниз по Миссури, куда‐то ниже устья Джудит, чтобы устроить там лесопилку и торговать с гровантрами. С ним мы всегда хорошо проводили время. На протяжении застоя в торговле Ягода всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Этот нервный, подвижный человек не мог спокойно сидеть без дела. Мне случалось видеть, как он валит быка, чтобы подковать его, хотя подковывать этого быка не требовалось, или чинил старое колесо от фургона, которое никогда не понадобится. Но самым главным из его увлечений было занятие медициной. Один военный врач подарил ему большой ящик с хорошим набором медикаментов и инструментов: ящик вмещал десятки бутылей с лекарствами; отделения, полные ножей, пил, зондов и прочих жутких орудий; перевязочный материал, пластыри, шины – обширный ассортимент предметов. Если кто из нас заболевал, мы по возможности скрывали это от Ягоды, опасаясь, что он залечит нас до смерти.

Однажды наш друг Четыре Медведя, лагерный глашатай, обычно державшийся с большим достоинством, зашел к нам и пожаловался, что очень плохо себя чувствует. Ягода сразу заинтересовался им.

– Я думаю, – заявил он, проведя осмотр, – что в ящике есть как раз нужное лекарство. Все будет в порядке после приема зейдлицкого порошка [28]. Конечно, именно это больному и нужно. Дам ему двойную дозу.

Он высыпал порошки из двух белых бумажек в стакан воды и заставил пациента выпить. Тут Ягода сообразил, что забыл добавить порошки в зеленых бумажках.

– Ну, – сказал он, – еще не поздно поправить дело: растворю их в другом стакане воды. Думаю, они отлично смешаются у него в желудке.

И действительно: Четыре Медведя проглотил и эти порошки, и мгновенно по лицу у него разлилось выражение удивления и страха. Он начал задыхаться, согнулся пополам, схватился за живот, потом упал и стал кататься по полу; пенящаяся смесь била фонтаном изо рта и ноздрей, как вода из сифона с сельтерской, когда нажмешь рычажок. К счастью, мучения бедолаги длились недолго. Как только глашатай оказался в состоянии подняться, он вскочил на ноги и помчался к долине в свою палатку. Мы не видели его затем больше месяца. Впоследствии индейцы уже редко обращались к Ягоде за врачебной помощью. Если же все‐таки обращались, то требовали, чтобы он сам принял дозу прописанного лекарства, не соглашаясь иначе притронуться к препарату; при этом индейцы стояли кругом и следили, какое действие оно произведет на самого лекаря.

Но если Ягода изнывал от безделья, у меня все обстояло иначе. Мне не хватало часов в сутках. Мы с Нэтаки ездили охотиться в речные долины на оленей или в прерию на антилоп. Бизоны тоже встречались повсюду, а ниже по реке в десяти – двенадцати милях от нашего торгового пункта водилось довольно много горных баранов. Вечера проходили так же интересно, как и дни. Что может быть приятнее, чем сидеть в обществе женщин перед грубо сложенным очагом: пламя и раскаленные угли освещают мрачные бревенчатые стены комнаты и