Читать книгу - "По дуге большого круга - Геннадий Турмов"

Федю списали на берег в первой же точке захода.

Боцман, в команде которого Евгений находился, был старым морским волком, и даже «капитанил» на этом же судне, имея огромный плавательный ценз, но он не имел высшего образования. Вследствие этого кадры постепенно «опустили» его до боцмана. Он был обижен на весь мир, всегда ходил мрачно-сосредоточенный, был немногословен, но дело свое знал. А помполит, сверкая золотыми зубами, вообще заявил, что берет над Евгением шефство, и так как будущее рисовалось ему как сплошное сидение Евгения в кабинетах, то он пообещал показать тому настоящую морскую жизнь. Вдвоем с боцманом они в этом преуспели.

Форму защитного цвета или, как сейчас говорят, цвета «хаки» Евгению пришлось надевать дважды.

В то время все студенты проходили обучение на военной кафедре политехнического института, и готовили из них лейтенантов запаса, командиров взвода зенитной ракетной техники. Среди офицеров кафедры было немало тех, кто прошел горнило Великой Отечественной. Евгению запомнился подполковник Добашин. Высокий, всегда подтянутый, в ладно сидящей форме с черными артиллерийскими петлицами и орденскими планками в несколько рядов. Он руководил военными сборами группы после четвертого курса в отдельном ракетном дивизионе ПВО, расположенном недалеко от одного из сел в глубинке Приморья.

После переодевания в новенькую солдатскую форму были зачетные стрельбы из карабина и пистолета, развертывание пусковых установок и прием присяги. А между ними обычные солдатские будни со всеми полагающимися нарядами и дневальством.

Подполковник Добашин нередко начинал занятия словами:

– Вот когда вы пойдете служить…

Но служба в армии никого из студентов особенно не прельщала, однако судьба распорядилась таким образом, что все-таки два человека из группы стали кадровыми офицерами. Гена Рузаев – сразу же после вуза, а Евгений после того, как три года проработал в «народном хозяйстве» (на Сосновском судостроительном заводе).

Обычно после отбоя «партизаны» (так называли в армии гражданских, призванных на сборы) долго не могли угомониться. Несмотря на довольно напряженный день, молодость брала свое, и они некоторое время после отключения света обсуждали неожиданно и непонятно откуда возникающие темы. Однажды разговор зашел о романе «Три товарища», который написал Эрих Мария Ремарк:

– Женщина, а как пишет о войне! – вдруг ни с того, ни с сего выдал Гена.

– Какая женщина? – спросил в полной тишине кто-то из студентов.

– Ну, так Мария же, – ответствовал Гена.

После непродолжительной паузы раздался гомерический хохот. Веселье прекратилось только после того, как в казарму влетел обалдевший от непонимания дежурный офицер.

Сборы подходили к концу, как и август – самый благодатный месяц в Приморье. Влажность воздуха достигала нормы, солнце становилось не знойным и палящим, а ласковым и каким-то бархатным. По утрам пауки размером с грецкий орех ткали тонкую паутину в самых неожиданных местах. Паутина отблескивала на солнце серебром, а капли росы на ней казались крупными алмазами. Появились предвестники осени – стрекозы и махаоны, поражающие своей нежной окраской. Некоторые в размахе крыльев достигали размеров воробья.

Удивительно, как такие крылья тоньше папиросной бумаги помогали грациозно и, главное, не ломаясь, не только держаться в воздухе, но и летать даже в ветреную погоду. Поневоле вспомнишь Икара.

В баню не водили по причине летнего времени, а по воскресеньям студенты с полотенцами и обмылками, завернутыми в газету, бодро шагали строем к горной речушке, протекающей километра за два от казармы. Вода в ней была ледяная, с тихим журчанием перескакивала она через крупные валуны, создавая белопенные буруны, или обтекала их, замирая у впадин, глубина которых достигала в лучшем случае до колена. Вопли и гвалт разносились окрест, распугивая все живое зверье в радиусе километра.

Витя Холоден, участник самодеятельности, у него был превосходно поставленный баритон, крепкий, кряжистый и очень сильный, был года на три старше остальных, так как влился в группу, отработав после окончания техникума, отбывая положенный срок по распределению. К тому же был непревзойденный «ходок» по женской части. Раздосадованный тремя нарядами вне очереди за «самоволку» он, отжимая галифе, так их крутанул, что напрочь оторвал одну штанину, да и та распалась на три отдельных части. Пока он тупо смотрел на то, что осталось в руках, ему пришлось выслушать множество ехидных советов, от которых лицо его становилось все краснее и краснее.

Кончилось тем, что часа через два, натянув на себя еще влажное обмундирование, студенты шагали в строю по проселочной дороге, а в середине его Витя, у которого одна нога была в галифе, а другая по самую репку была голой, периодически грозил кулаком кому-нибудь, на кого вдруг нападал приступ смеха.

У входа в часть строй поджидали майор – командир дивизиона и подполковник Добашин. Для чего они вышли встречать – неизвестно. Но когда первая шеренга поравнялась с ними и прозвучала команда «Смирно!», по которой солдаты-студенты должны были повернуть голову в сторону начальства и перейти на строевой шаг, подполковник Добашин скомандовал:

– Запевай!

Холоден был запевалой, и в такт шагов марширующих студентов начал на мотив известной в то время песни: