Читать книгу - "Уроки агенту розыска - Алексей Федорович Грачев"

Может, и правда кто-то прячется у Силантия. Вон как навострился сразу Яров. Сразу и обыск наметил, и его посадил сюда. Надеется, значит, кого-то выловить.

Костя снова увидел, как наяву, этого человека с чубиком белых волос на лбу, поскрипывающего сапогами по кабинету, где портрет Ленина на стене, где телефон, где этажерка. Наверное, сейчас советуется с инспектором или с Павлом Канариным. А то и в Губком партии звонит или даже Агафонову докладывает о том, что извозчик Силантий встречался и о чем-то шушукался с Мамой-Волки и что возит он кирпичи от станции на лошади гнедой.

Разные они с Семеном Карповичем. Шаманова боятся жулики, а он никого не боится вроде бы. Вон как рассказывал Иван Евграфович про шалман. Будто и не моргнул глазом Семен Карпович. И еще где-то на него с ножом напали, да увернулся. Какой-то сапожник в него колодкой запустил и тоже увернулся Семен Карпович. А совсем недавно письмо прислали. Читал его всем сотрудникам Яров на летучке: «Уберите Шаманова, господин Яров, а то ему саван на днях. И «перо» есть для него, и пуля».

Посмеивался Семен Карпович, слушая это письмо, потом сказал:

— Мне за свою службу тыщу раз грозили. Да вот ничего, целехонек. Коль от угроз убегать агенту, так шпана живо разгонит уголовный розыск…

Многим в розыске нравится Шаманов этой вот смелостью, своей опытностью, своими шутками. Яров — тот другой. Вроде и не похож он на начальника, как будто какой служащий из союза потребительных обществ. А вот уважают тоже его в розыске. И шпана даже уважает. Нинка-зазноба вон как рассказывала про него. И Зюга…

Вспомнился тут Зюга на больничной койке, его слабый голос. Робкая улыбка. Хитро с ним Яров поступил. Ничего расспрашивать не стал, так тот сам заговорил. А ну-ка начни с допроса, может быть и промолчал Зюга, или как ему, Косте, там, на пароходе, нагрубил бы да «собакой» обозвал. А потом бы запел песню. И незаметно для себя Костя тихо запел:

Куда пойдешь и где дадут

Вору бездомному приют?

В шалмане, в шалмане…

Почему-то теперь вместо пустынного двора привиделся клуб милиционеров и тот певец с черным бантом под подбородком. Только лицо у него было Зюги. Стоит Зюга и поет под тихий плач скрипки. А сзади будто бы даже Семен Карпович шептал с завистью:

— Все же Яров вывел в люди Зюгу. Человеком сделал…

Кто-то, прервав мысли, вошел на крыльцо, тяжело стал подыматься по лестнице. Он, Семен Карпович. Сейчас откроет дверь, повесит фуражку на крючок, перекрестится на иконы, облизнет губы и скажет Варваре, наверное:

— Ну-ка, Варвар, неси что есть для православного человека…

Нет, разные они все же. И коль идти если с Семеном Карповичем, вечно будет это вот: двор, пропахший перед дождем гнилым мусором, скрипучая лестница, иконы, воры, брань женщин. Идти с Яровым — встретить новых интересных людей, увидишь новые города, какая-то ждет другая жизнь их, агентов розыска.

Помотал тут Костя головой, прогоняя наплывающие в глаза видения неведомой и необыкновенной жизни. И опять потянулись длинные, как версты, минуты. Опять лишь стена каретника да крыльцо, на которое никто не хотел ни подыматься, ни выходить. Раза два, не выдержав, вскакивал, принимался ходить из угла в угол. Все его теперь раздражало: и скрип половиц, и тиканье стенных часов, и звон посуды в буфете от его топанья, эти сундуки, стулья, стены, оклеенные обоями, потемневшие повсюду, продранные кой-где. Тянуло из протопленной печи похлебкой из воблы. Хотелось есть, а надо было ждать Александру Ивановну.

Чудилось какое-то движение во дворе, похожее на стук, на скрип шагов по песку, хруст копыт Силантьевой лошади, и бросался к окну, охваченный волнением. Никого не увидев, бессильно валился плечом на стену, с наслаждением и поспешно закрывал глаза, погружаясь на минуту в сладостную полудремоту. Хотелось заснуть, глаза слипались от напряжения. А тут еще поползли во двор сумерки. А с ними привычно двинулись в «дом сыщиков» жильцы — захлопали двери, заскрипела лестница, заскрипели доски на потолке под грузными шагами соседки, какой-то конторщицы. Стали просачиваться голоса, потянуло чем-то съедобным, наверху грохнулось что-то, наверное, рассыпались из чьих-то рук дрова. Чья-то тень проплыла за стеклом. Это Николай Николаевич пошел за ворота с ведром. Наверное, послала его жена за водой из реки или же на колодец, где он играл в городки с мальчишками.

И уже загорались керосиновые лампы, а то и свечи. Окна соседних домов заплывали желтизной. Упали в огороды, как ножницами вырезанные, светлые круги, в небе заблистали звезды. Вот здесь, в какой-то момент, Костя не выдержал. На минуту прислонился лбом к оконной раме и закрыл глаза, забылся коротким тревожным сном. Спал, но слышал скрипучий звук, тяжелые шаги с подшаркиванием, и рука легла ему на плечо, тряхнула. Вскочил, как ошалелый, собираясь увидеть карие глаза под нахмуренными бровями, тонкие бескровные губы, фуражку с инженерскими молоточками. Но увидел сухое лицо Александры Ивановны. Не сняв своего длинного пальто, платка — стояла она около него и осуждающе качала головой.

— Спишь, Костюха, а двери открыты. Неровен час забежал бы жулик и унес, что приглянулось. Хоть и не ахти барахла, а наживала…

— Уж и сам не знаю, как получилось, — стал оправдываться торопливо. — Только что пришел, да притомился видно.

Про себя подумал: «Ну-ка, Яров бы увидел».

— Закрыл бы двери и спи на здоровье, — наставительно проговорила Александра Ивановна и пошла в свою комнату, расстегивая на ходу пуговицы пальто. — На базаре была — картошки там навезли много. Все полегче будет теперь. Пришла домой, вхожу — батюшки мои — с сыщиком живу, а обокрали бы. Ну, виданное ли это дело. Пальцем бы показывали на меня…

32

К десяти отправился встречать Ярова на край улицы. В бурьяне, хрустящем как солома, отыскал удобный валун и присел. Ледяной холодок камня охватил тело и тем острее стало ощущаться дыхание вечерней реки. На другой стороне город подымался в небо диковинными холмами. Когда луна уходила за облака, похожие на завитки овечьей шерсти, город становился черным. Черным и вымершим. Но вот снова невидимый маляр огромной кистью с маху проводил по стенам домов и монастырей, башенкам церквей, крышам, аркам ворот — и тогда все блестело, сияло, переливалось. Тогда ложились на воду молочного цвета круги, вырезались четко из мрака лодки и застывшие фигурки рыбаков, даже можно было различить синий пар табачного дыма. Испуганно крикнул со станции маневровый паровоз. Эхо утонуло в воде,