Читать книгу - "Уроки агенту розыска - Алексей Федорович Грачев"

— Держи крепче… А то выхватит беспризорник у агента розыска.

И опять не сказал, зачем эта покупка. Теперь стал перебирать вареные яйца. Покрутил их, постукал осторожно. Наконец, отобрал пять штук и тоже положил в кулек. Вот только после этого, расплатившись с торговкой, сказал:

— Ну, а теперь поедем в больницу к Зюге…

Хитро поглядел на Костю, засмеялся, увидев на его лице удивление. А заговорил — в голосе было внушение и строгость:

— Тебе самому бы догадаться надо было, Пахомов. Мальчишку стукнули бандиты, мальчишка один, никого нет у него сейчас в городе. Что молчишь?

Костя выпалил то, что думал сейчас:

— Уж Семен Карпович не пошел бы…

— Не пошел бы, — согласился Яров, — это уж точно. У них, у старых агентов, принцип один. Если вор, лови и сажай в тюрьму. Дальнейшая судьба их не касалась. За это они деньги получали, у нас с тобой время сейчас, Пахомов, другое, революционное и советское. Революция идет ради нового человека и ради таких вот, как Зюга. Мы должны с тобой не только ловить и сажать в тюрьму, но и ковать из них борцов, трудовых людей… Понял? А раз понял — едем в больницу…

Больница была на окраине города — высокое из красного кирпича здание. Они поднялись на второй этаж, получив разрешение, прошли в палату. Здесь в ряд стояли десятки коек. С подушек смотрели на них больные — с желтыми лицами, молчаливые, с любопытством и равнодушием в глазах. Пахло йодоформом, кто-то стонал, кто-то в бреду ругался последними словами. Около него склонились сестры милосердия, держали за руки, что-то говорили негромко, утешали.

Зюга лежал в дальнем углу, возле окна. Руки выложил поверх одеяла. Он слабо улыбнулся Ярову, на Костю глянул мельком и сердито сдвинул брови. Нос у него заострился, глаза запали в два черных ободка. Как черная стружка вились на потном лбу вихры волос.

— Здравствуйте, Павел, — проговорил Яров, подсаживаясь на край кровати. — Вот навестить решили. Отец у тебя погиб в мировую войну. Сестры разъехались, не до братца младшего…

Зюга улыбнулся растерянно:

— Кто это вам рассказал про меня, — тихим голосом спросил удивленно. Яров развел руками:

— Да видишь ли… На тебя не одно дело у нас. Поглядел, вот и все. Простой фокус…

Зюга попытался сесть, но Яров осторожно положил его.

— Нельзя тебе еще двигаться. Так и врач сказал. Спрашивали мы у него. Через недельку выпустят в сад, а пока лежи.

Вошли две сестры, привели под руки старика. Шел тихо, постанывая, с трудом сел на соседнюю кровать. Зюга сразу погрустнел:

— От тифу увезли вчера с этой кровати дядьку. Как повезли его, так ли я плакал. Мать потому что вспомнил. Она ведь тоже от тифу умерла. Тогда вот на воле слезинки я не уронил. А здесь — сам не знаю с чего: так ли ревел. Под одеялом укрылся, чтобы никто не видел и ревел. Все припомнил. Как жили с матерью у речки за городом, за станцией. Как коза была у нас и поила мать меня козьим молоком. Принесет полную кружку, кусок хлеба положит. Пей, мол, Паша…

На глазах у него блеснули слезы. Яров поспешно зашуршал кульком, высыпал на тумбочку яблоки, яйца:

— Вот подзаправься. Знаем, хоть и кормят здесь белым хлебом, как аристократов каких, так ведь не часто и не помногу. А тут яйца — они для больного первое дело.

Зюга осторожно покатал яблоко, а в руки не взял. Вдруг улыбнулся:

— Помню, на станции мы целый ящик засадили у одного барыги. Вот уж поели. Даже кидались друг в друга…

— Давно ты так-то вот? — спросил Яров. — Ну, с ворами?

Зюга насупился и тут же открыл опять в улыбке редкие зубы:

— Лет шесть. Как остался один, так много я голодным был. Сестры кормили плохо, им самим бы как прокормиться. А я сам по себе. Один раз на вокзале сидел возле кассы, а тут дядька, такой интересный, в шляпе, с тростью. Поглядел на меня, позвал с собой. Пошел я с ним. Накормил он меня, напоил сельтерской водой. Ночевать уложил. А потом учить стал, как пролезать в форточку. Квартиру мы с ним потом очистили, за милую душу. Потом еще одну. Добрый был. Одел меня — в штаны, в пиджак. И кормил колбасой всякой, и малороссийской, и языковой, даже винца наливал бывало. А потом свою любовь, ну женщину, зарезал у меня на глазах. Как чикнет ее в грудь…

Зюга взял яблоко, вгрызся в него зубами. Зачмокал и как бы забыл про гостей, стал разглядывать сидевшего на койке нового больного — старичка.

— Ну, а дальше что? — спросил Яров. Зюга махнул кулаком с зажатым в нем яблоком:

— И опять я один остался. Хозяин удрал куда-то. Нашли или нет — не знаю. Я тоже дал дралу. Оставил эту бабу одну с ножом. Ну, не забыть… Перед революцией было это.

Зюга покачал головой. Яров оглянулся зачем-то на Костю, нагнулся к парнишке, пригладил на его лбу кольца волос:

— Как у Пушкина. Ты такого поэта слыхивал?

— Ну, как же… Про балду мне читал стихи Иван Петрович. Вор-вор, а книжки читал. Вечером закурит папиросу, халат наденет, колпак, лампу зажигает с абажуром. Все чин-чином. Как все равно доктор какой и не догадаешься…

— А потом к кому ты попал?

Зюга, услышав этот вопрос, помрачнел. Подвигал губами, вроде хотел сплюнуть на пол сердито:

— А опять один все. То на станции в вагонах пустых, то в милиции, то вот у вас. Меня все «собаки» знают… — добавил с гордостью.

— Это, значит, агенты розыска «собаки». Ну хорошее ты им имя придумал.

Зюга сконфузился, промямлил:

— Так уж зовут все. Ну и я…

Бросил огрызок прямо на пол.

— Вот это уже не дело, — рассердился Яров. — Заверни в следующий раз в газетку да попроси, чтобы сестра вынесла в мусорный ящик.

Он поднял огрызок, завернул его в оторванный кусок газеты:

— Зря это вы, — проговорил растерянно Зюга, — я и сам бы мог.

— Ну, в следующий раз сам и сделаешь. А пока учись, раз я здесь около тебя. Вот поправишься, мы тебя устроим на работу. Хватит тебе от протокола, к протоколу. На автомобильный там или на «Вестингауза». Или на паровозный завод.

— Я бы в пекари, — пожелал Зюга. Он облизнулся, прибавил:

— Напек бы булок и первый стал бы их есть…

— Ну, и в пекари поместим. Вот поправляйся только быстрее.

— Спасибо, — тихо и искренне проговорил Зюга. — А как вас зовут? Фамилию-то знаю.