Читать книгу - "Короли океана - Гюстав Эмар"

Когда новоиспеченные Береговые братья покинули губернаторство, а вернее, дом господина д’Ожерона в компании Дрейфа и хмурого брата Питриана-младшего, которого мы впредь будем называть его боевым прозвищем, их не признали даже друзья – до того они преобразились.

Они были свободны, как никогда прежде, и к тому же вступили в грозный союз, братские устои коего давали им столько друзей, столько поддержки и, при необходимости, столько заступников, сколько членов насчитывалось в означенном братстве. Они, бедные матросы, обездоленные и бесприютные, отныне шли рука об руку – на равных с людьми не только самыми богатыми, но и самыми благородными; отныне никто не посмел бы их оскорбить, не дав удовлетворения, на которое они имели полное право как буканьеры и Береговые братья; одним словом, теперь они не признавали иных начальников, кроме предводителей, которых им самим же и предстояло избирать на время – для совершения налетов или дерзких походов, поскольку право на подобные экспедиции флибустьеры оставили исключительно за собой.

Такой внезапный и коренной перелом в судьбе мог бы вскружить голову даже самым стойким. Но с нашими молодыми друзьями ничего подобного не случилось. После первого восторга они вполне бесстрастно оценили события, стоившие им столь восхитительной награды; они сочли, что в итоге им воздали по справедливости за их поведение на борту «Петуха», и потому сразу же ощутили себя на своем месте.

Иначе говоря, гордыня и себялюбие уже успели пустить в них корни.

Дрейф жил в милом домике на оконечности мыса, вдающегося довольно глубоко в море, откуда открывался широкий вид на сплошь гористые берега острова. Прямо перед домом располагалась маленькая гавань, там на прибрежном песке стояли четыре или пять довольно крупных пирог в отменном состоянии – все они принадлежали буканьеру.

Внутреннее убранство дома было под стать внешнему: удобная, без изысков мебель была расставлена с особой аккуратностью, свойственной морякам; в доме царили полный порядок и безупречная чистота, что, впрочем, казалось даже несколько излишним, хотя и могло бы порадовать глаз любой голландской хозяюшки.

В обшитой деревом столовой с широкими окнами на море стоял стол, накрытый на четыре персоны.

– К столу, братцы! – весело скомандовал Дрейф. – Угощение ждет.

– И то верно, пора бы уж и подкрепиться, – буркнул себе под нос Питриан, водружая ружье в углу столовой.

Работники, отбывавшие испытательный срок, внесли блюда – и трапеза началась.

На службе у Дрейфа состояло пятеро таких работников, но, в отличие от большинства своих собратьев, Дрейф обходился с ними на редкость мягко. И те души в нем не чаяли за это. И были готовы пойти за него и в огонь, и в воду.

Да и выглядели эти работники вполне здоровыми, и одеты были весьма сносно – можно было с первого же взгляда сказать, что они здесь, как у Христа за пазухой, преспокойно дожидаются дня своего освобождения.

Этими пятью работниками были: Данник, тот самый добродушный силач, с которым мы уже успели познакомиться на борту «Сантьяго», когда его приставили охранять графа Ораса; Оливье Эксмелин, студент-хирург, случайно попавший на Большую землю и проданный как работник; это он потом написал свою замечательную, захватывающую историю о буканьерах, поведав об этих необычных людях, о которых он знал не понаслышке, ибо прожил с ними бок о бок целых двадцать лет; Чернобородый, уроженец Дьепа, с женственным лицом, трепетный и кокетливый, точно девица, хотя и крепко сбитый, выражавшийся мягко, но не без самодовольства, притом что, в общем, это был славный малый и к тому же храбрый как лев; засим – Шестигрош, сухонький, дерганый коротышка с плутовато-насмешливым, сморщенным личиком, хитрый и вороватый, как лиса, и при этом трусоватый, между тем он обладал талантом выходить сухим из воды при любых, даже самых затруднительных, обстоятельствах. Дополнял же эту славную компанию Говорун, редкостный болтун, как явствует из его прозвища, урожденный парижанин и круглый сирота, возросший словно сорняк на парижской мостовой и не имевший никаких видов на будущее; жизнь его в ту пору, когда на него положили глаз вербовщики из Вест-Индской компании, была совсем уж незавидной; в общем, это был один из тех чудаков, какими Париж кишел во все времена, тем паче что у них был только один бог – случай. Что же касается его телосложения, это был сущий верзила, тощий как жердь и похожий на циркуль, но шустрый и ловкий, точно обезьяна, и такой же хитрый и злобный. Его мертвенно-бледное, исхудавшее от тягот и лишений, узкое лицо скорее напоминало морду хорька; серые, глубоко посаженные глазки сверкали исподлобья коварством и постоянно блуждали; выражение лица, которое он менял по своему желанию, прибегая к самым невообразимым ужимкам, в минуты покоя обретало печать бесстыдства и хитроватого, беспечно-лукавого благодушия; непомерно длинные руки и ноги, пребывавшие постоянно в движении и заканчивавшиеся по странному капризу природы крохотными, изящной формы ступнями и кистями, делали его похожим на громадного паука-сенокосца, стоящего на задних лапах.