Читать книгу - "Дырка. Фантасмагория - Артём Владимирович Ляхович"

таких смешных и классных; о злых бобрах; о новом купальнике, который Алька втихаря натягивала под майку, хоть лето давно прошло и обновка не была никому видна… И конечно, о коте.

– Он большой-пребольшой, – говорил пес. – Такой прям большущий!

– Как тигр?

– Ну нет. Он же не тигр, а все-таки кот. Как… как вон тот, который в витрине «Детских грез» на Большой Патриотической, помнишь? Но чуть-чуть больше.

Алька была очень довольна, что ее кот больше полосатого котяры, на которого она всегда оглядывалась.

– Он пушистый?

– О-о-очень! Такой мягкий-мягкий, и в него так приятно зарыться носом…

– А усы у него длинные?

– Длинные-предлинные! Длиннющие! И такие крепкие, тугие, как веточки. На них иногда птицы садятся – всякие там синицы или воробушки. Когда кот спит, они думают, что это кустик такой, и садятся.

– А он их потом ест?

– Нет. Ему очень хочется, но он знает, что это нельзя, и не ест.

– А его можно увидеть?

– Можно. Но только в темноте, – говорил пес, переходя на шепот. – Когда еще немножечко видно, но уже ничего не видать. Как вечером, когда ты ложишься в постель. Вот как раз в это время он ходит по комнатам, проверяет, нет ли там бобров.

– А что он с ними делает? – шептала Алька, зажмурив глаза.

– Не знаю. Может, ест, а может, превращает в хороших. В наших.

– А как он проходит в комнаты? Ведь все закрыто?

– Так он же не простой кот, а ученый. Все коды знает, все шифры. Подойдет к двери, промурлыкает шифр секретный – и опля! Готово!

Алька жмурилась и видела, покрываясь мурашками, как по комнате плывет сгусток сумрака, большой и пушистый.

– Вот он! Видишь? – еле слышно шептала она.

– Ви-иж-ж-жу… – доносилось сквозь темноту.

Алька ныряла туда, как в бассейн, и растворялась в лиловом тумане, где все было так, будто ничего не было…

* * *

Микрофоны гнусно фонили. Сквозь уши будто тащили колючую проволоку, и та еще зудела там, как комар.

Долговязая девчонка из параллельного стояла на сцене и растерянно смотрела на звукорежа дядю Фэрика, колдующего за пультом. Время от времени она пыталась декламировать «Трепещите, враги! В этот день…», но тут же умолкала. Штефа, их классная, кусала губы. В этой битве человека с машиной человек явно проигрывал.

Алиса уже отрепетировала и подбегала к маме.

– Ну как? Нормально? – кричала она сквозь рев.

– Что?

– Я спрашиваю – нормально?

– Что аморально, доченька?

– Нор-маль-но?!

Мама махнула рукой – пойдем, мол, отсюда.

Алиса кивнула и вприпрыжку помчалась к выходу. У нее было изумительное настроение. Ни дождь, ни фонящие микрофоны не портили его. Она предвкушала утренник и все-все-все, что на нем будет: взгляды, прикованные к ней, тишину, свой звенящий голос, холодок под ложечкой… Когда она декламировала «И победою славной навеки…», она чувствовала, как делается взрослей и красивей прямо на глазах, и чувствовала, что все другие тоже это чувствуют…

Капли дождя обжигали ей горящие уши. Это было странно, и Алиса засмеялась, раскинув руки.

– Телячий восторг, – сказала мама, открывая машину. – Ну что, поехали?

– Минутку! – раздалось сзади.

Алиса оглянулась, и мама тоже. К ним бежали какие-то люди – парень и девушка.

– Минутку! Ты… Алиса Норская?

– Да, – скривилась Алиса. Она не любила свою фамилию.

– Что вы хотели? – спросила мама.

– Мы только что беседовали с ваш… с вашим директ… – говорила девушка. Она запыхалась и глотала слова. – Меня зовут Божен… а… а это Радик. Мы с теле… видения…

– Нашего, городского?

– Нет, центрального. Канал «Родина-плюс». Мы… видели твой ролик в сети, и… в общем, мы очень-очень хотим пригласить тебя, чтобы ты прочитала у нас свое замечательное стихотворение, и оно тогда прогремит на всю страну, представляешь?

– Постой, – мама повернулась к Алисе, – ты что, все-таки выложила видео в сеть?

Алиса почувствовала, что ее уши сейчас зашипят – так они раскалились.

– Ну… эээ… в общем, да.

– Как же так, Алиса? О чем мы договаривались?

– Ну… ну мам! Там уже знаешь сколько просмотров? Почти миллион за неделю! Оно имеет такой успех… и я же не могу так… ну мам!

– И очень правильно, что выложила! – вмешался парень. – Страна должна знать своих героев! Такие стихи вообще должны звучать отовсюду, я считаю! Сейчас они играют огромную роль в сплочении…

– Алиса! Что ты наделала… – мамин голос вдруг зазвучал серо, будто его присыпали пылью. И дождь тоже сразу стал серым и уже не обжигал, а неприятно холодил уши. – Я же говорила тебе… Ну написала, ну ладно. Ну прочитаешь на утреннике…

– Утренника не будет, – сказала девушка. – То есть он будет, но без Алисы. Мы уже обо всем договорились с директором. Она прочитает свои стихи у нас, и трансляцию покажут здесь…

– Нет. – Мама села в машину. – Она не поедет.

– Ма-а-а!.. – вырвалось у Алисы.

– Садись в машину, быстро! Простудиться хочешь? Извините, – сказала мама журналистам. – Я знаю, что вы не виноваты, но…

– Я с тобой не поеду! – крикнула Алиса. – Я с ними!

– Поедешь. Пока что я твоя мать, а ты несовершеннолетняя. Везде эти летучие отряды, в Ослобурге черт-те что творится…

– Ничего, мы найдем выход из этой ситуации! – сказал парень. – Не переживай, Алиса! Не прощаюсь с тобой!

– В машину! – сказала мама так, что Алисины мокрые ноги сами втащили туда хозяйку, сжавшуюся в пристыженный комок.

Хлопнула дверца, и Алису вдавило в сиденье, будто она взлетала на орбиту.

* * *

Конечно, она была виновата, потому что обманывать – это не айс. Но… За этим «но» стояло очень много всего – Алиса даже не могла разобраться, где там что. Или не хотела.

Вот чего она точно очень хотела – так это попасть на телевидение. Почему? Да нипочему! Просто хотела, и все. Найдите такую, которая не хотела бы. Ну, кроме мамы, да. Хотя сама небось не отказалась бы, если б ей предложили… Просто завидует и все, потому что никаких стихов никогда не писала и…

Алиса знала, что несправедлива к маме. Но и та была несправедлива к Алисе! Раз уже такой успех – смирись и съезди с ней в Ослобург! Так нет – начинает вот это вот, да еще и на глазах у Божены и Радика. Между прочим, Алисины стихи выражают самую сущность происходящего! И еще они исключительно важны для духовного подъема нации. Так сказал директор, и учителя тоже что-то такое говорили. Некоторые даже плакали. И чего мама боится?

Честно говоря, Алиса совсем не была фанаткой духовного подъема нации. И сущность происходящего у нее выразилась почти случайно. До того она пописывала стишки и публиковала их в сети – в основном про любовь и про тающие искры звездной страсти. Их автор прозывался Барбариской, и эта Барбариска сдохла бы со стыда, если бы кто-то сличил ее с Алисой.

Шедевр, сделавший ее знаменитой, был первым Алисиным опытом в гражданской лирике. Просто тогда училка по национальной идее была в ударе и рассказала им всю правду про бобров, которую они слышали миллион раз, в каком-то новом, шокирующем ключе. Она говорила с ними, как со взрослыми, и завалила их фактами, от которых даже приколисты Бурдак и Каракис притихли и весь класс вдруг отключился от непрерывного ржача, которым давился на уроках, и училку буравили десятки застывших, потемневших глаз, а она хлестала их словами, красная, как кровь героев…

Тогда-то и совпало сразу несколько обстоятельств.

Первое. Алиса вышла с урока притихшая, как и почти весь класс, и не улыбалась до самого вечера.

Второе. У нее было не все в порядке по нацидее, и она попробовала реабилитироваться.

Третье. Училка зачитала стихотворение Льва Ослянина, написанное в бобриных застенках, и Алиса подумала, что она может лучше. (Впрочем, эту мысль у нее вызывали почти все стихи, которые они проходили в школе.)

Так или иначе, но на следующий день она декламировала свое творение на нацидее, которая была у них ежедневно. И потом еще раз – для училки по родслову,