Читать книгу - "Дырка. Фантасмагория - Артём Владимирович Ляхович"

* * *

Первое задание студент и дружинник Леонард Дворский получил в ноябре. Задание было совсем простым: его отряд помогал охранять очередной митинг. Лео волновался, но боевое крещение прошло мирно, как он это и внушал маме, и теперь ей было нечем крыть.

Он впервые видел столько людей, отринувших Боброе Дело. Лео не знал, что их так много. У митингующих были совершенно обыкновенные лица, торчавшие из обыкновенных капюшонов и воротников. Дружинник Дворский искал в них печать мировой опасности и не находил ее. Он знал, что потом, после митинга, кого-то из них брали настоящие боброкопы, и не понимал, что ему думать – то ли завидовать профи, умеющим распознать эту печать, то ли…

Сочувствовать вреднюкам и правокачам – это было бы совсем странно, но Лео почему-то относился к ним как к больным, из которых надо повыгонять инфекцию, и они снова станут здоровыми и безопасными.

И вообще ему стало казаться, что люди ничем особенным не отличаются друг от друга. Как это и почему, он не мог объяснить даже самому себе. Ведь ясно, что кто-то умный, кто-то дурак, кто-то добрый, кто-то злой, но дело было совсем не в этом. Умом Лео понимал, что враги отличаются чем-то, чего не видно глазами, но это-то его и смущало…

Как бы там ни было, разочарование усиливалось, и Лео оставался дружинником Дворским только для того, чтобы держать марку перед мамой. Неизвестно, сколько бы он еще кис на митингах, если бы на одном из них все-таки не возникла непредвиденная ситуация, как это называлось в уставе дружины.

Лео не понял, как и почему она возникла. И потом, когда читал и смотрел новости, тоже ничего не понял. Из них выходило, будто такие ситуации повторялись все время, а Лео знал, что она была впервые. Для него это выглядело так: вдруг на ровном месте кто-то начал кричать, и этот крик запустил какой-то механизм, от которого люди, стоявшие спокойно, забегали, завертелись, и за считаные минуты все превратилось из митинга в панику, которой ни в коем случае нельзя было допустить.

Дружинники изо всех сил пытались что-то делать, и Лео тоже хватался за чьи-то плечи и спины, но не сильно, чтобы никого не зашибить. Вскоре толпа поднаперла, оттеснила его от ребят, и Лео уже думал только о том, как бы его не придавили. В давке он услышал хлопки, которые вживую звучат совсем не так, как в фильмах, и их не сразу узнаешь. Он понял, что это, когда кто-то стал падать – то там, то здесь, и первой мыслью было «надо им помочь», а уже второй – «ведь и меня тоже могут…». Мысль «кто стрелял?» возникла только потом.

Лео бросился к одному из упавших, и в этот момент рухнул грузный мужчина, бежавший наперерез. Он вряд ли хотел сделать что-то Лео, просто там все неслись куда попало, как атомы в броуновском движении, и все орали, но этот не просто орал, а грохотал, как рупор. Осев на мостовую, он изрыгнул семиэтажное, перекрыв всех:

– В Дырке поговорим, в Дырке!

В памяти Лео хорошо отпечатался этот момент – и само слово «дырка», и то, как на него отреагировали отдельные люди в толпе. Невозможно описать, что это была за реакция, но Лео каким-то стереоскопическим, как у мухи, зрением увидел, что вот этот, этот и этот – они понимают раненого толстяка и знают, что это за Дырка.

И кажется, боятся ее.

Он не успел ни осмыслить это, ни оказать помощь: ногу вдруг разорвала боль, будто лопнула кость и разбрызгалась осколками в теле. Эта боль и небо, вдруг опрокинутое набекрень, – последнее, что помнил в тот день Лео.

Глава 2

Там

Все началось утром, когда Алька услышала за стеной мамин-папин разговор:

– …И чем они мотивируют свой отказ?

– Как всегда. В связи со сложной ситуацией в стране… тра-та-та… вы нам не нужны. Ну, так они не говорят, конечно… Говорят: советуем быть осторожней… Попса им нужна, как этот кот Давинчи. Прет из всех дырок…

Котов Алька любила. И знала, что не все взрослые разделяют ее любовь. Например, вот как так можно говорить о коте – «прет из всех дырок»?

Во-первых, кот не пролезет во все дырки, что за глупости такие?

Во-вторых, ну и что, что прет? Может, он голодный. Эти Давинчи ему, видно, и шкурок колбасных жалеют. А вискас он только во сне видел…

Алька тут же стала мечтать себе котячьи сны: голубое небо, солнышко с розовинкой, как в пять утра, и вокруг – накрытые столы с вискасом, только маленькие, специально для котов. Выбирай какой хочешь…

Но папа прервал ее мечтания:

– Стенд ап, Лиса Алиса! В школу пора.

– Па, а где этот кот? – спросила Алька.

– Какой кот?

– Ну этих, как их… Давинчей.

Пару секунд папа смотрел на нее. Потом переглянулся с мамой.

– Вот ушки на макушке, а! Не кот, а код, Алиса. Код. Это такая… такой шифр с секретом. Не всякий сможет прочесть. А да Винчи – это был такой великий ученый и мудрец. С бородой, как у меня, и еще длиннее.

Алька надулась. Чего смешного, спрашивается, если кот голодный? Ну и что, что этот бородатый научил его какому-то шифру? Тем более ученый кот заслуживает хорошего обращения…

Через пять минут, когда сонные пары́ развеялись, она уже понимала, что никакого кота нет и не было, и дулась еще сильней. За завтраком Алька схлопотала от папы обидный титул царевны кислых щей – за капризы.

Разобиженная на всех и вся, она топала в школу.

«Ну и что, что кота нет? – решила Алька по дороге. – У всех нет, а у меня будет. И кот да Винчи будет, и пес. Как же коту без пса?»

А всем было известно: раз Алька что-нибудь решила, обязательно так и будет, хоть ты тресни.

* * *

Пес да Винчи оказался компанейским парнем с густой-прегустой шерстью. Лохмы закрывали ему глаза, и было непонятно, как он видит. Алька очень любила эту породу, хоть и не знала, как та называется.

А вот с котом было сложнее.

– Он ученый, – говорил ей пес, виляя кренделем. – Таинственная личность. Ходит сам по себе.

– По цепи кругом? – спрашивала Алька.

– И по цепи тоже. Ходит и шифрует, шифрует шифры всякие. Его хозяин Большая Борода не разрешает ему с кем попало дружить.

– Разве я кто попало? – хныкала Алька.

– А вдруг бобры пронюхают? – строго отвечал пес.

Алька притихла. Бобров она боялась. Давно еще, когда она была маленькой (а сейчас-то она о-го-го какая большая!), Алька случайно услышала по телику, что те едят живых розовых деток, и страшно испугалась. Потом она с гордостью говорила девчонкам в садике, что с ней была Истерика. Так сказал папа. Алька помнила Истерику – добрую белую тетю с прохладными руками. «Какие уколы, вы что? Успокойте ребенка, и все», – говорила Истерика, обнимая Альку. Той хотелось, чтобы она побыла с ней еще, но Истерика ушла и больше не приходила. А Альке запретили смотреть телик, но все равно оттуда каждую неделю слышалось про бобров – что те злые, вредные и хотят всех убить.

– Ты защитишь меня? – спрашивала Алька у пса, и тот с готовностью тявкал:

– Я их покусаю! Ррр-гав! У них будут попы с дырочками!..

Мама отнеслась к псу неоднозначно.

– Прекрати разговаривать сама с собой! – говорила она Альке. – А то я тоже сойду с ума.

– Ма, так я же не с собой. Я же с псом! – объясняла Алька маме, но та морщилась и бормотала: «Дефицит общения? Надо поговорить с их учительницей…» (Сама с собой говорила, между прочим.)

В общем, они с псом стали беседовать, когда рядом никто не крутился – ни мама с папой, ни всякие там. Так было даже лучше – понятнее, что пес говорит. А говорил он разное. О куклах, о роликах, о детской помаде и тенях, которые совсем как настоящие, взрослые; о маленьких щенятках,