Читать книгу - "Лекарь - Юрий Корчевский"

Постучавшись в дверь, вошёл.

— Мария Матвеевна, это я, Никита. Я с дочерью твоей поговорить хочу.

— Сейчас я, мигом.

Вдовица привела дочь, сама уселась рядом.

— Мария Матвеевна, я хочу с Любавой с глазу на глаз переговорить — можно?

Женщина недовольно поджала губы, но вышла.

Никита помолчал, потом на цыпочках подошёл к двери и резко открыл. Купчиха стояла, прислонив ухо к двери, и едва не упала от неожиданности. Ох уж это женское любопытство!

Смутившись, что её застукали, вдовица ушла.

— Любава! Тянуть не буду, спрошу сразу — я тебе люб?

Любава покраснела — даже пунцовой сделалась, глаза опустила в пол.

Никита замер, кажется — даже дышать перестал.

Девушка едва заметно кивнула.

— Выйдешь за меня замуж?

Громыхнула дверь, и в комнату ввалилась вдова.

— Да кто же так девицу спрашивает? Сватов заслать надо поперва!

Ну вот, опять подслушивала! Но Никита к женщине даже не повернулся — он ждал.

Любава опять кивнула.

— Ты язык проглотила? — вскинулась мать. — Тебя человек спрашивает — пойдёшь за него?

— Пойду, — едва слышно сказала Любава.

— Вот, другое дело. А то ведь засиделась в девках! То батюшка помер — год после того женихаться нельзя, то долги… Едва старой девой не осталась.

— Матушка, да ведь мне семнадцать всего! — со слезами воскликнула девушка.

— Ага! Семнадцать! Только твои подруги замужем все, некоторые тяжёлые уж.

Надо сказать, что на Руси женились рано. Девушки шли под венец в пятнадцать-шестнадцать лет, в семнадцать уже числились перестарками, а в двадцать — старыми девами.

Мужчины, а фактически — подростки, — женились в таком же возрасте. Люди взрослели быстро: в пятнадцать уже шли в войско, числились новиками, иногда к семнадцати становясь опытными воинами, а то и десятниками. А коли государство вверяло ему саблю или пищаль для защиты Отечества, дела серьёзного и необходимого, то жениться-то кто запретит?

Молодым пару часто подбирали родители. Дело было непростое, мудрости требовало. Чтобы вторая половина из своего круга была, сын купеческий женился на купеческой дочке, боярский сын — на боярыне. Неравные браки были большой редкостью. Сначала об избраннике тщательно собирались сведения: не болен ли болезнями дурными вроде падучей, что могла передаваться по наследству, да поведения какого? И если парень без царя в голове, так и невеста для него находилась только с изъянами.

Девицу же осматривали бабки в бане со всем тщанием и выносили своё суждение. Ведь будущая жена — это ещё и будущая мать, она должна иметь широкий таз, чтобы легче было рожать, а также развитую грудь для вскармливания младенца. Нынешние девицы, фланирующие по подиумам и демонстрирующие наряды зарубежных кутюрье, а также не сходящие с обложек гламурных журналов, шансов в глазах бабок не имели бы никаких. Фигуры плоские: ни груди, ни попы — больше мальчишеские. Да и название для одежды придумали — унисекс. Тьфу!

Конечно, самому Никите двадцать девять, тоже староват на роль жениха, и он это понимал. Только сердцу не прикажешь.

Время было уже вечернее, и Никита, получив утвердительный ответ, откланялся. Дом его, и он мог бы остаться ночевать в отдельной комнате, но так не было принято, это бросило бы тень на невесту.

Но только он повернул из переулка, как его окружили трое. Никита был слишком погружён в свои мысли и не заметил, как они подошли. Потому первая мысль была — грабители.

Но незнакомцы сразу накинулись на него и стали бить. Он едва успевал защищаться. Обычно грабители под угрозой дубины или ножа забирали деньги или драгоценности — вроде перстней или колец и быстро скрывались.

Всё стало понятно, когда один из нападавших бросил:

— А не ходи к девке!

Так это несостоявшиеся женихи Любавы!

От сильных побоев Никиту спас проезжавший на подводе амбал. Завидев свалку, он перетянул нападавших кнутом, и те бросились врассыпную.

Амбал подал Никите руку, помог подняться с земли.

— Жив?

— Жив.

— Деньги целы?

— Не отобрали.

— Ну синяки заживут. А чего они тогда от тебя хотели?

— У них спроси, — буркнул Никита.

— Совсем народ одичал! — выругался амбал, вскочил на подводу и уехал.

Никита направился домой. Нож был при нём, но у него и мысли не было пустить его в ход — ведь у нападавших не было оружия.

Он заявился в дом князя, и привратник, увидев разбитую губу и заплывший глаз, охнул:

— Кто это тебя так?

— Кабы знать! На улице напали и побили.

— А ты что же?

— Отбивался, как мог.

Привратник покачал головой.

Несколько дней Никита отлёживался в своей спальне. Куда с такой помятой рожей пойдёшь? Только людей пугать.

Зато князь был рад. У него выпало несколько свободных дней, и он решил посвятить их шахматам.

Играли дни напролёт, не хуже завзятых картёжников. Князь пока проигрывал, но постепенно набирался опыта.

— Подожди маленько, поднаторею — ещё и тебя обыграю, и Нащокина — а то и самого царя.

— Я бы на твоём месте с царём поосторожнее, — посоветовал Никита.

— Почему?

— Не любят властители проигрывать.

— Так это всего лишь игра!

— Тогда партию выиграй, а две проиграй. И царю приятно, и тебе урон невелик.

Несколько раз проведать Никиту прибегал Иван.

— Заждались тебя больные, Никита.

— Ещё пару дней, а то с такой рожей, как у меня, только детей пугать.

— Нужна им твоя рожа! Им помощь нужна. Вчера тётка приходила, о тебе спрашивала.

— Больная?

— Да вроде нет, — Иван описал внешность Марии Матвеевны.

Ну да, понятно теперь. То прибежал, как ошарашенный, спрашивал — пойдёт ли за него дочь, а то вдруг исчез на неделю. Странное поведение!

Никита и сам это понимал. Перерыв в работе его решительно не устраивал — деньги были потребны. Ведь свадьба предстоит, расходы. А поскольку за невестой приданого нет, рассчитывать надо только на себя.

И Никита следующим днём вышел на работу.

Персонал лекарни был уже в курсе. Только больные косились на его фингал, но молчали, хотя уважения Никите этот фингал под глазом явно не добавлял.

Неделю он работал как проклятый — страждущих накопилось много. Каждый день смотрелся в зеркало, а когда посчитал, что внешность уже вполне сносная, направился к Пантелеевым. В своё время он бы купил цветы, коробку конфет, бутылку шампанского. Да только нет ничего. И потому он поступил проще.