Читать книгу - "28 мгновений весны 1945 года. Иллюстрированная версия - Вячеслав Алексеевич Никонов"

которые войска Жукова наводили через Одер. Это были летчики эскадрильи «Леонидас», которая базировалась в Ютеборге, а их операции называли Selbstopfereinsatz – «миссией самопожертвования». В тот день погибли, тараня мосты, тридцать пять немецких пилотов. Командир эскадрильи генерал-майор Роберт Фукс с гордостью сообщил их имена фюреру, заявив, что это подарок к предстоявшему дню рождения Гитлера. Неизвестно, понравился ли столь зловещий подарок, но десятки летчиков-смертников не могли задержать лавину советских войск, хлынувшую за Одер. «Миссии самопожертвования» быстро прекратились, и не потому, что были неэффективны. А по причине того, что передовые части нашей 4-й гвардейской танковой армии подошли к аэродрому, где базировалась эскадрилья «Леонидас», и летчикам пришлось спешно ретироваться.

Отражая натиск Жукова, в ОКХ поначалу явно упустили из виду стремительный прорыв танковых армий фронта Конева в сторону Шпрее. Спохватившись, Генштаб сухопутных сил стал бросать им навстречу все расположенные в том районе доступные части. Для Конева, как писал он сам, это было скорее выгодно: «Получая донесения о появлении новых вражеских пехотных и танковых частей, я все яснее видел, что немцы делают ставку именно на них. Но, вводя в бой по частям одну дивизию за другой, они постепенно исчерпывают свои резервы в боях с войсками нашего первого эшелона. Громя резервы неприятеля уже на первых двух рубежах, мы получали возможность двинуть вперед свои вторые эшелоны, когда оперативные резервы противника будут перемолоты и разбиты. Так оно и вышло. Пытаясь во что бы то ни стало удержать нас на второй полосе обороны, немцы потом уже не располагали достаточными силами для третьей полосы обороны, на Шпрее».

Уже к вечеру надежды на благополучный исход дела стали таять и в бункере Гитлера. Начальник личной охраны Ганс Раттенхубер (обергруппенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции) подтверждал: «Стремительный прорыв русскими наших укреплений на Одере явился полной неожиданностью для германского верховного командования, так как эти укрепления считались неприступными. Ставку Гитлера охватило смятение и растерянность».

И именно тогда из Берлина началось массовое бегство высокопоставленных военных и госчиновников. Генерал артиллерии Гельмут Вейдлинг, которому предстояло стать последним командующим обороной Берлина, расскажет (тоже в НКВД): «Дорога в Мюнхен получила название “имперской дороги беженцев”.

Из ОКВ и ОКХ образовали два оперативных штаба: первый штаб “Норд” во главе с фельдмаршалом Кейтелем и второй штаб “Зюд” – с фельдмаршалом Кессельрингом. К последнему был прикомандирован в качестве начальника штаба генерал-полковник Йодль. Насколько быстро и непродуманно произошла реорганизация, можно судить по тому, что оба штаба забрали с собой из Берлина все радиостанции».

Управление войсками уплывало из рук фюрера.

Президент Трумэн посвятил раннее утро работе над текстом своего выступления в Конгрессе, внеся карандашом некоторые изменения. Затем пробежал глазами газеты и сообщения госдепартамента о последних изменениях и польском вопросе.

Затем госсекретарь Стеттиниус вручил меморандум с резюме доклада Гарримана относительно переписки лидеров Большой тройки по Польше. Там говорилось: «Гарриман считает, что ответы Сталина президенту Рузвельту и Черчиллю относительно польского вопроса несли в себе мало конкретики для выхода из существующего тупика. Возможно, что единственная уступка Сталина относительно Миколайчика приведет к другим, которые позволят найти общую почву для удовлетворительного решения. Гарриман опровергает ряд утверждений Сталина относительно работы польской комиссии.

Он рекомендует нам придерживаться нашей интерпретации крымских решений, согласно которым временное правительство, ныне действующее в Польше, должно быть реорганизовано на широкой демократической основе и членам этого правительства предстоит играть значимую роль в новом правительстве. Гарриман указывает, что Сталин, по существу, просит нас согласиться на установление тонко замаскированного варианта нынешнего варшавского режима и рекомендует продолжать настаивать на том, что мы не можем принять такую имитацию изменений варшавского режима. Что же касается вопроса о наблюдателях, то Гарриман считает, что истинная причина нежелания Советского Союза разрешить их присутствие состоит в страхе, что наблюдатели могут обнаружить, насколько мала поддержка, которую на самом деле имеет варшавское правительство». Такая постановка вопроса Трумэна вполне устроила.

В 10:00 в кабинете президента состоялась встреча с британским министром иностранных дел Энтони Иденом и английским послом лордом Галифаксом. «Иден передал мне приветствия и сообщения от Черчилля, так же как и версию премьер-министра нашего совместного послания Сталину по польскому вопросу. Вместе с британским министром иностранных дел мы просмотрели наши черновики и договорились об окончательном варианте.

Мы обсудили важность присутствия Молотова на Сан-Францискской конференции, и я проинформировал британского министра иностранных дел, что Сталин в разговоре с Гарриманом согласился на приезд Молотова. В заключение мы договорились о нашей следующей встрече перед его отъездом на конференцию. Когда Иден и Галифакс ушли, я отправил сообщение послу Гарриману в Москву».

Гарри Трумэн 16 апреля впервые появился на Капитолийском холме в новом качестве – президента Соединенных Штатов. Ему предстояло выступление на совместном заседании палат Конгресса. Трумэн, в отличие от Рузвельта и Черчилля, не был сильным оратором. Он и не любил выступать, и долго вымучивал тексты своих выступлений. Вот и сейчас он испытывал сильное волнение.

Совместное заседание вел один председатель, а не два, как обычно, ибо на тот момент председателя сената (а это – вице-президент) просто не было – он стал президентом. Сенатор со стажем, Трумэн по привычке сразу направился на трибуну, но председательствовавший спикер палаты представителей Сэм Рэйберн его остановил.

– Разрешите мне представить Вас, мистер президент, – произнес он.

И уже после громкого представления позволил Трумэну подняться на трибуну.

Выступление было довольно коротким. Президент в мрачных красках обрисовал контраст между мировым согласием наций и хаосом и счел, что единственная альтернатива глобальной коллективной безопасности – анархия. Трумэн подтвердил свою верность идеям Рузвельта, заявив, что особой обязанностью союзников военных лет остается сохранение единства между ними, чтобы установить и сберечь новый мирный порядок на Земле, а главное – защищать принцип отказа от применения силы при разрешении международных конфликтов:

– Ничто не может быть столь важным для будущего мира во всем мире, как непрерывное сотрудничество между нациями, собравшими все свои силы, чтобы сорвать заговор держав Оси в целях достижения ими мирового господства. И поскольку эти великие государства обладают особыми обязательствами в отношении сбережения мира, то основой для них является обязанность всех государств, больших и малых, не применять силу в международных отношениях иначе как в защиту права.

Эти формулировки самому Трумэну настолько понравились, что он дословно повторит их в своей речи на организационной конференции Организации Объединенных Наций в Сан-Франциско 25 апреля.

Пресса вновь отмечала решительность и твердость нового президента. Но, пожалуй, куда больше очков Трумэну добавил опубликованный тогда же в «Нью-Йорк тайме» отклик его матушки,